Жизнь промышленных рабочих по-прежнему была прочно привязана к пролетарской среде и оторвана от общества в целом. Хотя влияние социалистического и католического рабочего движения в послевоенные годы уже не было столь широким, как в десятилетия до их уничтожения нацистами, социальные контакты и тем более браки рабочих по-прежнему в большинстве случаев ограничивались своей, пролетарской средой. Мышление в терминах классовой борьбы сохранилось теперь лишь за небольшой частью рабочей силы, но представление о резком социальном разрыве между верхами и низами общества по-прежнему оставалось доминирующим. Вырваться из пролетарской среды и подняться в более высокий социальный слой все еще казалось практически невозможным. В 1951 году 80 процентов детей посещали только начальную школу. Гимназия, как и прежде, была царством буржуазии, и лишь около 3 процентов выпускников гимназий, получивших аттестат зрелости и право на поступление в высшие учебные заведения, составляли выходцы из рабочего класса.

Около четверти рабочей силы было занято в сельском хозяйстве, в том числе более миллиона сельскохозяйственных рабочих. Почти половина населения Западной Германии проживала в деревнях или небольших городах с населением менее 5 тысяч человек. Иностранные подневольные работники во время войны и беженцы в послевоенный период уже привнесли первые изменения в сельскую жизнь. Однако во многих регионах жизнь в сельской местности в 1950 году еще мало отличалась от жизни в 1900 году: в основном крестьяне вели хозяйство сами, силами собственной семьи; размеры их земельных владений были невелики; уровень механизации был невысок. Социальная стратификация, трудовые и бытовые привычки, инфраструктура мало изменились; в культуре также преобладали традиционные ориентации, особенно религиозные. Более 50 процентов всех католиков регулярно посещали церковь, а в сельских общинах – до 80. Эпоха модерна еще не пришла в немецкую деревню[59].

Судьба беженцев рассматривалась как самая крупная социальная проблема того времени, она также считалась и политически взрывоопасной. Большинство беженцев с восточных территорий пережили резкий социальный спад: если до войны менее половины из них были заняты в качестве рабочих, то теперь – три четверти. Кроме того, прибывшие нередко сталкивались с сильным ресентиментом местного населения, особенно в конфессионально и социально однородных сельских районах: многие старожилы, видимо, воспринимали переход от польских подневольных рабочих к изгнанникам из Восточной Пруссии как просто замену одних чужаков другими. Перспективы собственного будущего казались большинству беженцев неопределенными и мрачными – тот, кто рассматривает положение беженцев только с точки зрения 1960‑х годов и принимает за мерило успешные процессы интеграции и социального продвижения, легко упускает это из виду[60].

В начале 1950‑х годов западные немцы были еще далеки от «общества потребления»; даже довоенный уровень во многих областях был достигнут лишь с опозданием. Например, потребление говядины и свинины в немецких домохозяйствах в 1950 году не превышало и половины уровня 1937 года; вместо зернового кофе до середины десятилетия в большинстве немецких семей пили суррогат под названием «Мукефук». Рабочий день был долгим, у людей оставалось не так много «досуга» для отдыха или культурных интересов. Особенно это касалось молодежи. В 1953 году 85 процентов мужчин и женщин в возрасте 18–20 лет работали; специфическая молодежная культура сформировалась лишь позднее, когда рабочий день стал короче, а финансовые возможности – больше. Типичными средствами передвижения в то время были трамвай и велосипед, хотя уже в 1940‑х годах увеличилось количество мотоциклов и мопедов. Лишь немногие имели автомобиль, а большинство людей были очень маломобильны, так что жилье и рабочее место обычно располагались недалеко друг от друга[61].

Поэтому главной целью большинства людей в первые послевоенные годы было вернуть тот достаток, которым они когда-то обладали. Эталоном для сравнения служили предвоенные годы. Учитывая опыт предыдущих десятилетий и ощущение тревожного настоящего, особенно в условиях корейской войны, неудивительно, что стремление к миру и безопасности стало главным приоритетом для западных немцев с начала 1950‑х годов.

Таким образом, зарождение экономического чуда происходило в обществе, социальная структура которого была очень похожа на социальную структуру 1920–1930‑х годов, характеризующуюся бедностью, лишениями, низкой социальной мобильностью, а также традиционными гендерными ролями и жестким социальным неравенством. С другой стороны, опыт войны и послевоенного периода изменил понимание людьми своего положения. Границы социальных сред уже не казались такими нерушимыми, как прежде, а связь между собственной судьбой и судьбой своего социального коллектива в представлениях многих немцев ослабла.

На это общество наложился продолжающийся экономический подъем, изменивший его до основания. Прежде всего, это коснулось постоянной и долгосрочной гарантии занятости. Мужчина, которому в 1950 году исполнилось сорок лет, в среднем по статистике до этого момента имел постоянную работу лишь несколько лет подряд: сначала после окончания школы с 1924 по 1929 год, затем после экономического кризиса и безработицы примерно с 1934 по 1939 год. После службы в армии, фронта и плена последовал еще один этап нерегулярной занятости вплоть до 1950 года. Таким образом, за 25 лет, прошедших после окончания школы, он имел постоянную работу лишь около десяти лет, причем никогда более трех-четырех лет непрерывно. Теперь ситуация коренным образом изменилась: с 1950 года и до выхода на пенсию в 1975 году этот среднестатистический работник работал без перерыва в течение 25 лет.

Общая численность занятых в 1950‑х годах значительно увеличилась – почти на 20 процентов, с 23,5 миллиона человек в 1950 году до 26,8 миллиона человек в 1961 году; это было связано как с высокой рождаемостью в определенные годы, так и с притоком беженцев из восточных территорий и ГДР. Преобладал индустриальный труд: за период с 1950 по 1970 год численность промышленных рабочих удвоилась, а число занятых в промышленном секторе служащих увеличилось почти в три раза. В эти два десятилетия для ФРГ, как ни для одной другой западноевропейской страны, были характерны промышленность и индустриальный труд. Символами повседневной культуры в первой половине 1950‑х годов были заводская сирена и обед, принесенный из дома в судке, а не молочный бар и танцевальная музыка.

Именно чрезвычайный спрос на рабочую силу в бурно развивающейся промышленности позволил решить наиболее острые социальные проблемы. То, что в ФРГ находились миллионы беженцев, сначала воспринималось как тяжелое бремя для экономики, но теперь оказалось удачным обстоятельством и в значительной степени способствовало подъему. Беженцы не только обеспечивали «резервуар квалифицированной рабочей силы», в котором остро нуждалась растущая экономика. Они также обладали особенно сильным стремлением к продвижению и мотивацией, а также убежденностью в том, что они могут «справиться сами».

С увеличением срока пребывания беженцев, лишь небольшая часть которых