что венецианцы, подверженные демону наживы, легко шли на любое преступление по отношению к своему господину. Все дело заключалось лишь в количестве золотых монет, которые полагались за убийство патрона.

Что касается иностранцев, то они были вполне довольны приличным содержанием и старались ни с кем не общаться, только с домочадцами хозяина. Иноземные телохранители точно знали, что в случае смерти хозяина подозрение в первую очередь падет на них.

А уж об искусстве венецианских палачей они были наслышаны немало…

Гастон Сенарега медленно перевел полубезумные глаза на юношу, какое-то время внимательно рассматривал его, а затем хрипло рассмеялся. Его смех был настолько неожиданным, что дознаватели несколько опешили, а юноша и вовсе сильно испугался – можно лишь представить, какую ересь способен плести человек, который сошел с ума. Сенарега запросто мог оговорить стюарда в соучастии – чтобы не идти на плаху в одиночестве.

– Молодой глупый петушок… – Голос Гастона Сенареги был хриплым и каким-то натужным; видимо, у него были сломаны ребра. – Да, это он приготовил «кантареллу»… но по моему рецепту. Ему не было известно, для чего мне понадобился столь сильный яд. Его вина состоит лишь в том, что он очень жаден. Кошелек с золотыми дукатами, которые этот молокосос получил за услугу, затмил ему благоразумие.

– Вы подтверждаете показания Гастона Сенареги? – Прокурор остро посмотрел на Андреа.

– Да… – едва слышно ответил юноша и поник головой.

Он понимал, что его признание – это конец всему. Уж Лоренцо Тривизани постарается, чтобы любовник его жены заживо сгнил в тюрьме Карчери. Но отпираться бесполезно – сзади маячил палач, а его инструменты для пыток уже раскалились докрасна.

– Что ж, дело свое мы сделали, пусть теперь их судьбы решает высокий суд, – решительно сказал прокурор.

– Я так не думаю… – Вкрадчивый голос мужа Габриэллы показался Андреа змеиным шипением. – Мне кажется, Гастон Сенарега выгораживает своего подельника. Пусть юношей займется палач. Уверен, что они сообщники.

– Этого делать не стоит! – резко сказал Паскуале Малипьеро. – Семейство Гатари никогда не было замешано в заговорах, тем более – против Республики. А этот юноша вообще слишком молод, чтобы участвовать в политической жизни Венеции. Тем более – таким образом. Во время суда им обоим (и не только им) устроят перекрестный допрос, где выяснятся все детали этого ужасного преступления. Нам вполне достаточно признаний: убийцы в том, что именно он злоумышлял против Доменико Гримани, а синьора Андреа Гатари – что он приготовил для страшного дела яд, поддавшись соблазну корысти. В его годы это естественно.

– Собственно говоря, как и для многих других венецианцев, постарше… – тихо, но с одобрением, молвил прокурор, а затем возвысил голос: – Итак, мнения комиссии, созданной для дознания, разделились. Я присоединяюсь к достопочтенному мессеру Малипьеро. Сим постановляю – следствие закончено! Обвиняемых увести!

На лице Лоренцо Тривизани появилась гримаса дикой злобы, которая тут же спряталась среди благообразных морщин. Но яростный взгляд, который он вперил в Андреа, говорил яснее ясного: тебе все равно не жить!

Глава 6. Падуя

Суд оказался благосклонным к Андреа Гатари. Ему вменили лишь общественное порицание, но отцу пришлось заплатить крупный штраф в казну Республики. Судьи решили, что провизор не Господь Бог и имеет право на ошибку, тем более – неопытный аптечный стюард. Самый известный и дорогой адвокат города доказал (а юноша подтвердил), что его подзащитный понятия не имел настолько ядовита «кантарелла».

По его словам, стюард решил, что в рецепте указан какой-то новый яд для травли крыс, коих в Венеции расплодилось великое множество. Такие снадобья продавать в аптеках не возбранялось, и если они потом применялись в преступных целях, то нес ответственность не провизор, а клиент аптеки.

Андреа очень боялся, что Гастон Сенарега выложит на суде всю правду – что стюард отлично знал, какую адскую смесь он приготовил за кошелек золотых дукатов. Преступнику ведь терять было нечего, свою судьбу он уже знал.

Но к чести гасконца он не стал тащить за собою юношу. Только когда стража после оглашения приговора (казнь через повешение) выводила отравителя из зала, Гастон Сенарега многозначительно подмигнул Андреа. При этом в его глазах по-прежнему стоял лед.

Но самое удивительное заключалось в том, что он так и не назвал имя своего нанимателя, хотя пытали его весьма изощренно и страшно. Аптечного стюарда он бросил своим палачам, словно кость собакам. Надо же было ему как-то доказать, что пытки сделали свое дело.

Однако что касается отравления мессера Доменико Гримани, то в этом вопросе он стоял твердо, как скала: свершил преступление по личным мотивам. Будто бы когда-то мессер Гримани нанес ему смертельную обиду, а честь гасконца – это не пустой звук.

По здравому размышлению, Андреа решил, что вся разгадка преступного умысла заключена в большой семье Гастона Сенареги, которая после его ареста спешно покинула Венецию. Скорее всего, за убийство мессера Доменико Гримани ему заплатили весьма щедро, но пригрозили, что, если он вольно или невольно выдаст заказчика, его семью найдут, где угодно, и истребят под корень, замаскировав наказание распустившему язык убийце под кровную месть.

То, что такое уже случалось, в Венеции хорошо знали, и Сенарега не усомнился ни на миг, что наниматель свою угрозу обязательно приведет в исполнение. Для самого преступника, который будет болтаться в петле, это уже не имело никакого значения, однако будущие наемные убийцы должны знать, что лучше умереть под пытками, нежели огласить имя заказчика или посредника.

Но все худое в юном возрасте быстро забывается, и Андреа после освобождения из тюрьмы Пьомби снова окунулся с головой в прежнюю жизнь. Лишь одно его сильно угнетало – теперь он не мог встречаться с Габриэллой.

Она больше не появлялась в аптеке, так как сидела взаперти, – отбывала наказание за измену, назначенное рассвирепевшим Лоренцо Тривизани, – а попасть каким-то образом в ее дом не представлялось возможным. Престарелый муж нанял дополнительную охрану, и теперь в его палаццо не могла проникнуть даже крыса.

Удивительно, но именно крыса спасла Андреа жизнь. Иногда он выходил на берег лагуны и слонялся вблизи летнего домика семьи Тривизани, предаваясь сладостным воспоминаниям. Образ Габриэллы постепенно затмил всех его знакомых прелестниц, а продажная любовь начала казаться ему просто отвратительной.

К удивлению Джованни Аретино, он практически перестал посещать бордели и стал проводить много времени в обществе Педро де ла Торре, а также в школе выездки, принадлежавшей городской управе.

Там обучали конной езде всех желающих за небольшие деньги. Такое постановление вышло не по причине чрезмерной щедрости Большого совета. Просто городу требовались хорошо подготовленные всадники для того, чтобы было из кого составлять «копья».

Обычно «копье» состояло из трех человек: двух латников и одного пажа. Первый латник – capolancia – носил тяжелое вооружение и считался ударной силой, второй был оруженосцем – piatto – и, несмотря на более легкий доспех, тоже относился к тяжелой кавалерии. Паж исполнял роль слуги в походе и очень редко – роль вспомогательного бойца на поле боя.

Полное отсутствие в составе «копья» воинов, оснащенных метательным оружием, объяснялось наличием многочисленных пехотинцев, причем оплата арбалетчика была равна оплате латника – четыре дуката в месяц. Венецианское «копье» в среднем получало восемь-десять дукатов в месяц, что