– И что? – Напряжение бабушки, нервность укололи и Лялю через закрытую дверь.

– Триста пятнадцатая!

– Ох…

– Мама! Она вся седая. Но поджарая такая. Характером поменялась.

– В чём?

– Осторожнее стала. Сколько было тогда? Три года?

– Может, это Дусин щенок?

– С триста пятнадцатым на череве?

Ляля сидела и боялась пошевелиться.

– А хромист? Опиши его.

– Это она. Вторая тоже самка была. У нас же были хромисты?

– Были…

– Мама! Я форму этих пятен помню. Не может быть двух абсолютно похожих форм! Ты сама говорила.

– Хромист точно следующий помёт… Бывают почти копии.

– Они у вас под двухсотыми номерами шли?

– Вроде бы. Забывать я стала.

– А племенная книга?

– На антресоли припрятала.

– Почему?

– Мало ли, – неопределённо сказала бабушка.

Не говорит маме, что книгу хотели забрать, отметила Ляля.

– Кроющий волос – не обратила внимания? Белый, жёлтый?

– Белый.

– Значит, с белоснежной скрестилась.

– Мама! Я не уверена. Я так Дусе обрадовалась, что всё на свете забыла. Помнишь её? Тихая такая, всего боялась, а после гона, со щенками, чуть ли не убийцей становится. В угол их отнесёт и угрожающе так смотрит… Мать-героиня. У неё в тот год тоже ведь помёт был. Из-за голода только двое. Может, это она Вадима тогда?

– Зоя! Я с патологом потом говорила.

– Когда потом? – испуганный голос мамы.

– Ну когда год прошёл после всего этого. Ему манто понадобилось, белая норка, вот он ко мне и пришёл по старой памяти.

– А ты? Там же всех поснимали твоих знакомцев!

– Не всех. Ну а я по старым связям… Достала ему. – Бабушка вздохнула. – Всё поменялось, жизнь поменялась, а манто наши я как доставала, так и достаю до сих пор. Ни Греция нам не конкурент, ни Китай, ни Турция…

– Так что патолог?

– Он сказал, что Вадима сначала убили, а потом уж лисам на съедение…

– Не может быть! Я все годы думала, что он вышел, а лисы вернулись и загрызли его.

– Зоя! Меня бы тогда не посадили на три месяца.

– Дело же читали на суде.

– Читали. Но это место судья пропустил…

– Фу, мама. Не хочу больше об этом… Тогда, получается, или Бабаец, или Зинов?

– Получается, – чуть слышно сказала бабушка.

– Но домик Виталя закрыл. Как Вадим Витальевич убитый вышел из него?

– А ты видела их на обратном пути?

– Кого? Лис?

– Нет. Бабайца и Зинова?

– Видела, конечно, мам. А как же. Я с ними бок о бок шла.

– У кого-то из них была вся ночь впереди, чтобы вернуться, вытащить убитого из домика и оставить на ферме.

– Но, мама, зачем?

– Чтобы свалить всё на лис.

– Но мама! Лисы-то убежали! Никто не знал, что они вернутся… А точно лисы-то?

– Патолог говорит, что точно. Не знаю, Зой, что и подумать. Наверное, учуяли…

– Они от Вадима шарахались, а тут вернулись…

– Значит, всё-таки учуяли мёртвого, были недалеко. Но это антинаучно. Тело не могло так быстро начать разлагаться. Хотя… Ночь тёплая тогда была, на удивление просто.

– Так весь май тогда стояла теплынь. И зима не так чтобы холодная тогда случилась. Иначе бы никакие трубы кузьминские не спасли. Мама! В каком году Дуся появилась? В…

– Её скрестили с Канадцем, он, помнишь, ещё быстро издох. Потом для неё другого канадца выписали, ещё краше… Жаль, тогда эта неразбериха, суета…

– Значит, сейчас Дусе минимум двенадцать.

– Пятнадцать ей. Верхняя норма. Ничего удивительного.

– Мама! Ты представляешь, что ты наделала? В дикой природе? Двенадцать? До семи единицы доживали…

– Но на звероферме и по двадцать жили.

– Жили и по двадцать пять. Но ты не сравнивай. Вакцинации, питание, препараты… Значит, бабушка, ты изобрела эликсир молодости! – Ляля заметила: мама, как приехала, стала чаще, чем раньше, называть бабушку бабушкой, а не мамой.

– Не знаю, заинька, что случилось. До сих пор переживаю. Я тебе говорила о голове и селезёнке?

– Нет.

– Перепали мне от клеймёной тушки органы, охотник подстрелил. В баре серванта стоят сейчас заспиртованные, можешь посмотреть. Печень со следами химикатов. Вадим их последние полгода чем-то прикармливал. Я всё больше убеждаюсь, он вёл какую-то свою игру. Меня и до сумятицы анализы иногда приводили в недоумение. Я всё фиксировала, но кто читает мои отчёты? Всем подавай шкуру в квадратный метр, а отчёты просто просматривали.

– Мама! Не надо вспоминать!

– Верно. Давай спать, Зоя.

– Нет, мне Алёне кофту перешивать.

– Не зови её так, мы все привыкли, что Алёна – Ляля. Не путай нас и остальных тоже.

– Хорошо. Привыкну. Но я думаю…

– Что? – Бабушка зевнула, забыла, видно, о предосторожности и говорила в голос. Ляля на носочках прокралась обратно и аккуратно легла в кровать.

– А то, что Дуся меня пыталась предупредить насчёт кошелька. – Мама тоже разговаривала громче, было слышно и её. – Что у вас тут без меня приключалось-то? Ляля сказала, лисы вам помогают.

– Было темно. Они с Лялей нас обступили. Их четверо было и пятый подросший щенок.

– Ну и как ты это объяснишь?

– Не знаю, Зоя, давай спать. Валокординчику накапала и засыпаю, голова не соображает.

Ляля давно знала – это уловка бабушки. Может, она и хочет спать – она зевала, но продолжать разговор точно не хочет.

– Спокойной ночи, бабушка. Первое сентября, незаметно как время летит…

Ничего себе – незаметно. Ляля года три как вполне осознанно мечтала об этом: чтоб детский сад закончился, чтобы школа началась. В школе не надо сидеть целый день и ждать, когда за тобой придёт бабушка, сгорбленная, одетая в ужас. В школе спать не надо и есть ненавистные щи… Как с едой обстоят дела в школе, Ляля не знала, но была уверена, что не так, как в саду, в этом ненавистном саду, который Ляля сравнивала с товарной зверофермой: тот же забор, те же клетки-веранды, а по центру шведы – это комнаты групп. Неприятный отвратительный запах щей и чего-то ещё, кислого, готовившегося на кухне, навсегда остался в Лялиной памяти, этот запах и сейчас, когда Ляля выросла, витает вокруг таких вот зданий: санаториев, садиков, собесовских столовых, куда ходят старики…