ж в день вёрст по двадцать по лесу у себя там нахаживал, а теперь вот застрял в тесноте! Дай мне хотя бы через брань эту пар свой выпустить! Я обещал, значит вытерплю! Но то, что до вытерплю молча — такого уговора не было!

— Хорошо, хорошо! Выпускай пар, ори на меня, ругай меня, но только всё тихо и аккуратно! Слишком ты для меня дорог, что бы тебя от пули какого-нибудь лихого залетного снайпера потерять.

— Да я скорей на одной из твоих адских машинок к отцам отправлюсь, прежде чем меня какой нибудь снайпер твой найдёт.

Уже две недели отец Евгений и Колун, он же полковник Дуванов Сергей Иванович, скрытно проживали на аэродроме поселка Агой в Туапсинском районе в ожидании транспорта с очень нужным для задуманного ими дела грузом.

Колун опутал всю территорию аэродрома таким количеством взрывчатки, что когда попытался объяснить дяде Жене на карте объекта, как здесь «туда ходи, а сюда не ходи», тому показалось, что заминирован каждый метр.

Полковник стоически переносил брюзжание старика по этому и другим поводам и не сердился. Дядя Женя нравился ему. Этот Северо-Кавказский отшельник был неожиданно открыт и общителен для человека ведущего монашеский образ жизни. Он не пытался ничему его учить, не доставал заумными речами и не смущал свойственной, как считал Колун, всем монахам унылостью образа. У дяди Жени были очень подвижные руки с узловатыми длинными пальцами и очень добрые глаза. Да, часто эти глаза загорались воинственным огнём, стоило Колуну лишний раз напомнить тому о безопасности, но чувствовалось, что бухтит он совершенно беззлобно.

Когда Колун принял, что ему придется провести довольно долгое время бок о бок с этим человеком, чудаком, который видит вещие сны и слышит голоса, он готовился к очень непростому периоду. Колун сам себя уже считал стариком. Имел массу устойчивых привычек и многолетний опыт холостяцкой жизни. Общество ещё одного старика представлялось ему грустнейший судьбой и мучительным испытанием терпения. Однако дядя Женя оказался очень удобен в быту. О себе заботился сам, а разговоры затевал только тогда, когда словно бы угадывал, что Колун начинал гонять в голове какие то мысли и был готов поговорить.

А раздражение старика было Дуванову понятно. Устойчивый порядок жизни того был прерван. Вольные и безвременные брожения по лесу в поисках не то лечебных трав, не то просто приятных впечатлений, внезапно уступили место тревожным переездам, скрытной жизни и вообще режиму полной боевой готовности, которую Колун требовал, игнорируя протесты.

Вставал монах всегда раньше полковника и этим всегда вызывал у того, привыкшего в раннему, но запланированному подъёму досадный вздох. Вроде бы полчаса разницы, но эти же пол часа и были самые сладкие. Колун видел, что дядя Женя старается не шуметь и не пытается нарочито обломать сон напарника, но многолетняя выучка обрывала сон, когда чутьё разведчика ощущало рядом движение.

Монах в соседней комнате едва слышным шепотом приступал к утренней молитве, а проснувшийся Колун, лёжа в спальнике, в своём углу снова и снова раздумывал о том, что свело их с этим человеком.

Не поторопился ли он доверится странному старику, не стал ли на старости лет падок на всякие мистические концепции, которые с помощью красивых религиозных легенд объясняли всю несправедливость этого мира.

А что? Может и стал! Может быть ум старого офицера перестал находить рациональные объяснения всем кошмарным проявлениям человеческого зла и подлости, с которыми он воюет уже без малого 40 лет. Воюет без перерыва и практически без результата. Не мудрено начать искать ответы в мире мистики. Сергей Иванович не раз прислушивался к себе: есть ли ещё порох в пороховницах? Не утомился ли он от этого бесконечного боя? И всегда потом отвечал себе уверенно: нет, от боя он не устал. Напротив, это труд поддерживал в нём жизненную силу, а каждая малая победа придавала смысл всем усилиям и рискам.

Но вместе с тем, все чаще давала знать о себе и тревога. Та, что часто приходит к человеку, посвятившему всю жизнь одному делу. «А что будет после меня? Что если я не смогу, не успею победить при жизни? Кто вместо меня будет сдерживать всю эту нечисть, которая плодится, как ни в чем не бывало?» Когда в очередной раз убедительного ответа от самого себя Колун не получал, приходила мысль о последнем бое. Прям как в песне. Хотелось дать его кому то такому, самому главному, что ли. Тому, что варит всю эту гнусную кашу в котле, из которого выпрыгивают все эти черти полосатые, которых он, полковник Дуванов едва успевает зачищать.

Операция на Украине стала для полковника таким боем. Так он сперва решил. Но эта война поразила его воображение. Враг, который сначала обрёл черты и адрес, внезапно оказался химеры и исчез, распался на множество таких же как он негодяев и стал недосягаем для рук и оружия полковника. Этот враг выставлял вместо себя либо, совершенно ошалелый от ужаса «мирняк», либо задуренных страхом и ложью пацанов и мужиков с русскими лицами. Не они, ох не они были целью Дуванова.

Погруженный в работу целиком, он все-таки не мог избавится от мыслей о странности этой войны. Он был солдат, ему нужно было понимать, как выглядит и где находится противник, но понимание это было слабым. Держало одно: он видел рядом своих. Это давало четкое ощущение на чьей он стороне.

Первый год войны он активно работал на передке. Перемещался с небольшой группой по разным участкам фронта и в составе различных ДРГ выполнял особо важные задания. Было всё понятно и правильно. Мысли были заняты оперативным тактическим планированием, а организм, взвинтив все свои механизмы, работал в таком режиме, который полковник любил. Режим боевой готовности, сменяемый отдыхом, когда спишь, как в детстве, без снов, сомнений и задних ног. Затем, когда пошли ощутимые потери среди специалистов его класса, командование перевело Дуванова в тренировочный центр под Новочеркасском. Начались бесконечные месяцы тренировок. Он готовил тех, кто уходил на войну, а сам оставался в тылу. Пришли ночи с тяжёлыми мыслями и плохими снами.

Среди прочих, был один повторяющийся. С высоты птичьего полета полковник наблюдал хорошо укреплённый объект. Длинное этажа в два здание, выглядящий как современная фортификация, охваченная с фронта двумя извилистыми рядами окопов, а сзади подпираемое длинной невысокой горной грядой. В окопах копошились бойцы, в капонирах между линей окопа и забором, опоясывающим территорию около здания, урчали дизелями танки. Колун с пробуждением не забывал картинку из