последнюю ночь провела в объятиях Смерти, того самого, на чьей совести не только кончина моей семьи, но и гибель всех.

Мор снова смотрит на меня.

– Пожалуйста, вернись в дом… – Он смолкает, как бы давая мне возможность назвать себя.

Смерив всадника пристальным взглядом с головы до ног, я не могу решить, насколько хороша идея сотрудничества с ними и не буду ли я потом раскаиваться в том, что пошла на это.

Все равно это лучше, чем против воли оставаться пленницей Смерти.

– Лазария, – решаюсь я наконец. – Меня зовут Лазария.

Мор улыбается.

– Лазария, – повторяет он. – Приятно официально познакомиться. – И кивком указывает на дом. – Когда тебе надоест стоять под дождем, возвращайся. Нам с братьями есть о чем тебе поведать, и что-то мне подсказывает, что времени осталось не так уж много.

Глава 27

И они вправду рассказывают мне свою историю, похожую на какой-то немыслимый, чудовищный кошмар. О том, как всадники явились к нам и развалили наши технологии. Как они сошли на Землю только для того, чтобы возродиться, совсем как цикады. Каждый из них путешествовал по миру, полный решимости покончить с родом людским, но каждый – кто-то раньше, кто-то позже – передумал.

И в каждом случае толчком к такому решению послужила женщина.

Теперь я начинаю понимать, почему для них так важны мои взаимоотношения со Смертью.

– Так что сама видишь, – подводит итог Война, непринужденно сидящий на корточках (дождь тем временем продолжает барабанить по крыше), – мы не можем позволить ему добиться успеха. И не только потому, что любим своих жен и детей.

Рядом с ним стоит Голод, руки сложены на груди, лицо мрачное.

– Мы отказались от бессмертия, – добавляет Мор, – и от большей части сверхспособностей, потому что верим: люди заслуживают того, чтобы жить, какая бы ужасная задача ни стояла перед нами изначально.

Голод отворачивается, фыркнув.

– Не обращай на него внимания, – заявляет Война. – Он до сих пор злится из-за того, что Смерть не счел его мотивы достаточно чистыми, чтобы лишить его бессмертия.

– Люди действительно никуда не годятся, – говорит Голод. – Непонятно, почему я должен сначала изменить свое мнение на этот счет.

Я сижу на краешке теплого кресла, постепенно приходя в себя от всех потрясений.

– А где ваши семьи? – задаю интересующий меня вопрос. – Те, за которые вы сражаетесь?

Потому что совершенно очевидно, что здесь их нет.

– Далеко-далеко отсюда, – резко отвечает Война. Он сжимает кулак, и я пораженно замечаю светящиеся красные отметины на его костяшках. – И так будет, пока мы не уладим всё со Смертью.

Эти слова вновь привлекают мое внимание к его лицу.

Всё уладим – это звучит зловеще и бесповоротно.

– Что вы планируете сделать с Танатосом? – Я невольно перехожу на шепот.

– Всё, что нам придется сделать, – мрачно заявляет Война.

Голод, отколовшись от группы, становится у открытой двери.

– И вам нужна моя помощь? – медленно спрашиваю я.

Мор кивает.

Следующие слова я подбираю с большим трудом:

– Что вы от меня…

– Война, Мор, – обрывает Голод.

– Виктор, – поправляет Мор.

– Плевать я хотел на твое дурацкое имя. Смерть приближается.

– Ах, теперь, значит, ты знаешь, где он?

Голод бросает на меня угрюмый взгляд через плечо и поворачивается к братьям.

– Вам двоим лучше уйти.

Мор-Виктор и Война молчат, ни один не трогается с места.

Голод шумно, с раздражением выдыхает.

– Неужели я один должен быть разумным? Уходите оба, сейчас же. Вы смертные, – напоминает им Жнец. – В этой схватке вы проиграете, и мы не сможем сделать следующий ход.

Я перевожу взгляд с одного мужчины на другого, и по спине бегут мурашки. Даже не знаю, за кого я сейчас переживаю больше – за Смерть или за этих троих.

Неохотно, но все же Война и Мор идут к выходу, у которого пасутся их скакуны. Дождь припустил сильнее, и неожиданно я чувствую благодарность за то, что укрыта здесь, в этой хибаре.

– Я приду за вами, – окликает их Голод, – после того как поболтаю немного с нашим братом.

Я холодею, уловив в словах Жнеца недвусмысленную угрозу.

– Так ты собираешься встретиться с ним один на один?

Жнец нехотя поворачивается на мой голос.

– Не желаешь ли присоединиться? – предлагает он, скептически приподнимая брови.

– Я сражалась с этим типом столько раз, что сбилась со счета, так что сейчас с радостью посижу в сторонке. – Я умолкаю ненадолго, потом интересуюсь: – Ты можешь убить Танатоса раз и навсегда?

На лице Голода появляется злая полуулыбка.

– А тебя это пугает, куколка?

– Если еще раз меня так назовешь, клянусь, я сниму сапог и отхожу им тебя.

Сложив на груди руки, Жнец прислоняется к ближайшей стенке.

– Валяй, – он вызывающе поднимает голову. – Ну же, попробуй.

А у самого в глазах горит мстительный огонек.

Голод отличается от Смерти. Танатос может быть жестоким, но в нем нет ярости. Кажется, будто он выполняет свой долг с угрюмой покорностью (что делает еще более жутким и его долг, и его самого), но он хотя бы им не упивается, не то что этот отморозок. Я готова поспорить, Голоду нравится убивать. Вид у него… соответствующий.

Ни один из нас не успевает сказать ни слова, как я слышу знакомое пугающее хлопанье крыльев.

В глазах Голода вспыхивает азарт.

– Что я слышу, твой женишок вернулся? – Он издевательски наклоняет голову к плечу.

Я уже готовлю убийственный ответ, но Жнец внезапно в три шага пересекает комнату и хватает меня за руку.

– Эй! – Я пытаюсь вырваться.

Другой рукой Голод извлекает серп, затем, криво ухмыльнувшись, прижимает меня к своей груди.

– Что ты делаешь? – гневно спрашиваю я.

Дождь за окном стоит стеной, колошматит по крыше, заливается сквозь открытые окна и дверь, оставляя лужи на полу.

– Это называется расплата, куколка, – тихо шепчет Голод прямо мне в ухо. – Ты не поймешь.

Я открываю рот для ответа, но тут смертоносный серп Жнеца прикасается к моей шее.

– Я бы на твоем месте не рыпался, – говорит он ласково. – Я не собираюсь делать тебе больно, но если ты выкинешь какую-нибудь глупость – вы, люди, на такое горазды, – что ж, тогда, по крайней мере, тебя ждет быстрая смерть.

– Ну ты и урод, а я-то думала, тебе нужна моя помощь, – возмущаюсь я. Голод не знает, что меня нельзя убить, и это делает ситуацию еще более запутанной.

– О, я совершенно уверен, что в тебе взыграют эти ваши инстинкты самосохранения и ты будет паинькой.

– Иди в задницу, – шиплю я.

– Ни за что, но считай, что я польщен