тело, через которое переступила минуту назад. Длинные рыжие волосы женщины ореолом лежат вокруг головы… должно быть, это мама крохи.

За прошедшие полгода мне доводилось видеть бесчисленных мертвецов, и я привыкла к их виду. Но сейчас в памяти всплывает моя собственная история, и я задыхаюсь от подступивших рыданий, а потом дышу носом – сейчас не время плакать.

Оказавшись на кухне, стрелой мчусь к ле2днику. Внутри и в самом деле оказываются бутылочки, наполненные молоком. Слава богу. Взяв одну, подношу ее к губам младенца.

Ребенок пьет жадно, захлебываясь молоком и пуская пузыри, и вот теперь я позволяю себе разреветься. Этому бедняжке не суждено расти в своем доме и называть мамой лежащую там, на полу, женщину.

Но он (или она, я ведь даже не знаю еще, мальчик это или девочка) будет жить, я даю слово.

Танатос придет за мной.

А если он меня найдет, дитя погибнет. Это же Смерть, так он устроен.

Хотя, как знать, может, этот младенец неуязвим для смерти. Эта мысль переполняет меня странными и противоречивыми чувствами. Я в сотый раз смотрю на малыша, пытаясь привести в порядок сумятицу мыслей. Вечная жизнь – это дар, но и проклятие в то же время.

Несмотря на все признаки, указывающие на то, что дитя выстояло против Смерти, я не могу быть уверена, что оно полностью недосягаемо для него.

Я брожу по дому с младенцем в одной руке, другой собирая все, что может понадобиться ему и мне самой. Малыш крепко держится за меня и не отпускает.

Меня мутит и пошатывает. Слишком много адреналина плюс усталость и слишком мало отдыха и еды для поддержания сил.

Только бы не отключиться. Только бы не отключиться.

Заставляю себя остановиться и попить воды. Ее я нахожу в кувшине на столе, затем поспешно запихиваю в рот какие-то остатки еды из ледника.

Обнаруживаю рюкзак и складываю в него подгузники и детскую одежду, пустые бутылочки и баночки с какими-то пюре. Мне даже удается привязать к рюкзаку плюшевого мишку, валяющегося в кроватке.

Каждая секунда для меня как нож, готовый вонзиться в сердце, ведь дом в любую из них может обрушиться или мертвые восстанут. Время работает против меня.

Обхожу дом в последний раз. Задержавшись в детской, обвожу комнату взглядом, чтобы убедиться, что ничего не упустила. Я была так поглощена сбором жизненно необходимых ребенку вещей, что лишь сейчас замечаю три деревянные буквы, висящие на стене.

Б-Е-Н.

И снова я подавляю рвущийся плач.

Опускаю взгляд на малыша – тот смотрит на меня все еще припухшими глазками.

– Привет, Бен, – говорю ему, стараясь, чтобы голос не дрожал. – Я Лазария.

Я не смогу почти ничего рассказать мальчику о его родителях, но по крайней мере он сможет носить это имя, зная, что оно досталось ему от них.

Бен продолжает смотреть на меня, его нижняя губа подрагивает.

– Нам пора идти, – говорю ему. – За мной гонится плохой дядя, и я не хочу, чтобы он нас с тобой нашел.

Выйдя из детской, я еще раз заглядываю в гостиную. Там на стене висит рисунок в рамке. На нем – сидящие рядом мужчина и женщина с младенцем на коленях.

Повинуясь порыву, я разбиваю стекло и, вынув портрет Бена и его родителей, складываю и убираю в рюкзак.

Пошевеливайся, Лазария, уже все сроки вышли.

Но мне необходимо еще кое-что: лошадь или хотя бы велосипед. Если у этой семьи и была лошадь – что, впрочем, маловероятно, учитывая, что семейство у них маленькое, – она давно сбежала. А вот велосипед… ве2лик у них мог быть.

Я нахожу дверь в гараж. Вдоль одной стены стоят рядами коробки, а у противоположной – велосипед с корзинкой спереди и детским сиденьем, закрепленным сзади.

У меня вырывается облегченный вздох – одной заботой меньше. Запихиваю рюкзак в корзину, а когда сажаю сзади Бена, он снова заходится воплями.

Ну что ты будешь делать, эти груднички – самые непонятливые существа на свете. Тяну из рюкзака бутылочку, откручиваю от нее соску и сую эту соску в рот Бену.

Эх, надо было бы поискать еще и пустышки.

– Понимаю, ты настрадался, малыш, – уговариваю я, – но, пожалуйста, потерпи еще немного.

Еще не все наши проблемы решены.

______

Нам удается удрать.

Я больше не вижусь со Смертью, хотя мысли о нем продолжают преследовать меня и каждый раз пугают так, что от страха трудно дышать. Возможно, не будь я так поглощена побегом, меня волновало бы его благополучие и исход боя с Голодом. Но, будем честны, когда я убегала, Жнец явно терпел поражение.

Единственное, что оказывается сильнее моего ужаса перед Смертью, – это новая забота: как сохранить жизнь малышу. Люди – хрупкие существа, а младенцы тем более. И никакой прежний опыт заботы о племянниках не подготовил меня к осознанию этого. Накормить, убаюкать, потом поменять подгузники – вот и все.

Я еду по заброшенным маленьким дорогам, останавливаюсь в тех немногих пустующих постройках, что еще не обрушились, и всюду где могу собираю деньги, вещи и продукты. При этом еще стараюсь двигаться медленнее ради существа, которое теперь… черт, да, я уже думаю о нем как о своем. Какие бы зигзаги судьбы я ни воображала, такое никогда не приходило мне в голову.

На третий день я ощущаю перемены в воздухе. Твержу себе, что просто меняется погода – солнце решило показаться во всей своей красе, и зимний воздух внезапно делается теплее. Такой день был бы идеален для поездки, если бы не фигура, которую я примечаю издалека.

Останавливаю велосипед, щурясь, вглядываюсь в человека. Я выбирала самые заброшенные участки в этой сельской местности и давно уже не видела никого – ни живых, ни мертвых.

Фигура все ближе, ближе, и только когда нас разделяет ярдов сто, не больше, я замечаю пятнистую серую кожу и тусклые волосы, сбитые на сторону и закрывающие лицо.

И это нечто быстро, слишком быстро движется в нашу сторону.

Это определенно не живой человек.

Черт, черт, черт, черт, черт!

Я разворачиваю велосипед, резким движением разбудив Бена, и давлю на педали, уносясь прочь как можно скорее.

За спиной слышу тяжелые шаги.

Боже праведный, это Смерть поднял своих мертвецов.

И они ищут меня, я это знаю.

Кручу педали так, что уже горят ноги. Шаги позади вроде отдаляются, но я не решаюсь оглянуться.

Успел ли зомби меня рассмотреть? Один он или их там несколько? Появится ли следом сам Смерть? Каждое новое предположение выглядит страшнее предыдущих, и