— Вот что, господа хорошие, — пресек дебатыЛенчик. — Давайте-ка не будем пугать девчонок раньше времени.

— А че происходит-то? — встряла Динка, до сих пормолча переводившая взгляд с Лепко на Вику и обратно. — В чем дело?

— Ни в чем… — Виксан вытянула губы в трубочку. —Ни в чем… Ух ты, нимфеточка моя сладенькая… Ути-пути…

— Чего это она?

— Тетя шутит, — спокойным голосом сказалЛенчик. — Не обращайте внимания, тетя немного не в себе, но она хорошая имилая… Местами… Она вам добра желает…

— Ага-ага… — поддержала Ленчика Виксан. — Солдатребенка не обидит!

— Заткни пасть, — миролюбиво посоветовал нашновоиспеченный продюсер. — И вообще…

— А с какими это гамадрилами мы должнытрахаться? — Динка уцепилась за глупую фразу поэтессы, как щенок закомнатный тапок, и теперь вовсе не желала с ней расставаться.

— Да не с гамадрилами, а друг с другом После этой фразыв комнате повисла тишина. Даже Леша перестал измываться над клавишами.

— Чего? — спросила Динка. — Я че-то непоняла…

— Встала и вышла, — голос Ленчика упал дояростного шепота. Такого яростного, что у меня побежали мурашки по спине.

— Ой-ой, какие мы нежные… — промурлыкала Виксан, ноноги с дивана все же спустила.

— Встала и вышла…

— Да ладно тебе, Ленчик… Подумаешь… Чего из себя целкукорчить-то…

По смертельно побледневшему лицу Ленчика стало ясно: Виксан,каким-то непостижимым для нас образом, испортила ему всю обедню. Всю малину.Весь малинник, тщательно подрезанный, политый и удобренный.

В тот день разговор удалось замять, а на следующий мыподписали трехстраничныи контракт, китайскую грамоту, — не глядя и высунувязыки от осознания ответственности момента. А даже если бы и взглянули, то всеравно ни черта бы в нем не поняли, жалкие дуры-малолетки. «Жалкиедуры-малолетки» — исподтишка называла нас Виксан в необдолбанном состоянии. Вобдолбанном — «нимфеточки мои сладенькие». Леша Лепко, схоронившийся затолстыми стеклами очков, никогда не подавал голоса, он почти не общался с нами,предпочитая посредников в лице Алекса или Ленчика.

Зато Ленчик проводил с нами двадцать четыре часа в сутки.Двадцать пять, двадцать шесть, сто сорок восемь.

После того как чертова китайская грамота была скрепленанашими корявыми подписями, он откупорил шампанское: прямо в подворотне, кудавыходили двери нотариальной конторы. И вооружил нас пластиковыми белымистаканчиками.

— Ну, за вас, девчонки. За проект «Таис»…

Шампанское перелилось через край — Ленчик плеснул от души,он был рад, он даже побрился по поводу подписания контракта: и я впервыеувидела его кожу: северную, не очень чистую, слегка прибитую мелкими, почтинезаметными оспинками — такая кожа бывает у людей, торопящихся жить. Илиодержимых, сжираемых одной-единственной, но глобальной идеей.

— До дна! — благословил нас он.

— А я не люблю шампанское… У меня от негоизжога, — закапризничала Динка.

— Ах, изжога… Пиво лучше? — Ленчик хищно облизалпересохшие губы.

— Лучше.

— Пиво — лучше. Но сейчас ты выпьешь шампанское.

— Не буду, — для вящей убедительности Дин каразжала пальцы, и стаканчик с шампанским шлепнулся на землю.

Она, видно с самого начала решила для себя: если уж мы овцы,то я буду кроткой овцой, глупой и кроткой. А она — умной овцой. Умной истроптивой.

— Не будешь?

В голосе Ленчика не было никакой угрозы, напротив — веселоелюбопытство. Он вытащил из бездонного кармана куртки еще один стаканчик и снованаполнил его шампанским. И снова протянул его Динке.

— Ну как? Выпьем? Такое событие…

— Нет. Шампанское не буду.

— Будешь.

У Ленчика неожиданно задергалась щека. Да и Динкапобледнела. Только я, потягивая предательское теплое шампанское, чувствоваласебя в относительной безопасности. И… И была на стороне нашего странногопродюсера. Вернее, я только сейчас поняла, что перебежала на его сторону. И мневдруг до жути захотелось, чтобы Ленчик ударил задаваку Динку по надменной,независимой щеке, ткнул кулаком по зубам, ну, в крайнем случае, —выплеснул бы шампанское ей в рожу… А оно бы стекало по Динкиному подбородку, подурацкой футболке с высокоморальной надписью «Together in Christ» [2].,как раз такой, какую партиями отправляют в секонд-хэнды телевизионныепроповедники. Да, потеки шампанского на целомудренной христовой футболкесмотрелись бы зашибись как! Так же, как и вспухшие лбы обоих — Ленчика и Динки,того и гляди бодаться начнут. И если Динка сейчас уступит, то ей всегдапридется уступать. Всегда, всегда, всегда! И мы с ней будем равны…

Оле-оле-оле-оле, Ленчик впе-еред!…

— Ты будешь делать все, что я тебе скажу. Ты подписалаконтракт. И с этого дня ты будешь делать все, что я тебе скажу.

— А если вы мне скажете с Петропавловки спрыгнуть? Илис адмиралтейской иглы вниз сигануть?

— Спрыгнешь, никуда не денешься. Сиганешь.

— А если нет?

— Тогда я тебя удавлю, — сказано это было безвсякой злости, даже ласково, но я вдруг отчетливо поняла: удавит.

С него станется. И Динка это поняла. И притихла.

— Не для того я затеваю проект, чтобы вы выдрючивались.Ты поняла? У тебя еще будет время повыдрючиваться, обещаю. Тебе это ещенадоест. Совсем скоро. А сейчас ты должна закрыть глаза и поверить мне. Простоповерить.

— Ага. Просто поверить и выпить шампанское… — неужелиэто сказала я? Гаденьким, гиенистым, подлючим голоском.

Динка исподлобья посмотрела на меня. Если бы взгляд могматериализовываться, то я пала бы бездыханной от свинцовой автоматной очереди…Кой черт, автоматной, — зенитный комплекс СС-300 разнес бы моюсоглашательскую башку в клочья…

— Ну что, пьем?

— Только не думайте… — не договорив, Динка взялашампанское-дубль и, морщась, выпила. Первой из нас троих.

— Вот и лапонька… — Ленчик перевел дух. А потом вытащилиз кармана две связки ключей.

— Подставляйте стаканы, девчонки! Мы сдвинули своистаканчики, и на их дно с одинаковым тяжелым стуком упало по связке.

— Это еще что за ботва? — поинтересовалась Динка.

— Это ключи. От вашей квартиры…

— От нашей? — Я заглянула в стаканчик: ключи, какключи, один маленький, другой длинный, с затейливой бородкой. Ничегоособенного, зато брелок мне понравился: маленький потешный котенок серебристогоцвета.