— Не очень крупный тип, — заметила Тоня. — Негигант. Но как тебе удалось его раздеть?

— Мы боролись, — коротко ответила Шура. — Исмотрите, что я потом нашла в кармане.

Она подала им тот самый листок, в который сама успелазаглянуть только одним глазком. Теперь же они склонились над ним втроем,рассчитывая увидеть что‑нибудь сногсшибательное.

— Обычная компьютерная распечатка, — первым подалголос Костя. — По‑моему, здесь часть какой‑то фотографии.

Это действительно был всего лишь фрагмент женского лица,снятого в три четверти. На первом плане оказалось аккуратное ушко и вдетая внего серьга — очень красивая золотая серьга с крапинкой темно‑желтогокамня.

— Боже мой! — воскликнула Тоня, вырвав распечаткуу него из рук и приблизив к самому носу. — Это же мои серьги!

— Подлый тип тебя увеличил, — с трагическойсерьезностью заявила Шура. — Он точно на тебе помешался.

— Но это не мое ухо.

— Как это — не твое? Серьги твои, а ухо не твое?

Шура с Костей снова склонились над снимком, едва нестукнувшись лбами.

— Действительно не твое. А чье?

— Ничего не понимаю, — простонала Тоня, сжавпальцами виски. — Такого просто не может быть. Это не заводские серьги, аручная работа, я узнавала у ювелиров. Серьги — единственное, что осталось уменя от родителей. У такой пары не может быть двойника!

— Почему не может? — принялась фантазироватьШура. — Допустим, тот, кто их изготовил, решил продублировать удачнуюработу.

— И спустя пару десятков лет за Тоней следит мужик, вкармане которого оказывается фотография этого дубликата, — невеселоусмехнулся Костя. — Не бывает таких случайностей.

— Ну да, не бывает, — обреченно согласиласьШура. — Тут явно что‑то нечисто.

Они некоторое время молчали, обдумывая новую информацию.Редкие прохожие, завидев их, старались перейти на другую сторону улицы.Вероятно, молчаливая группа людей казалась им угрожающей.

— А эти серьги до сих пор у тебя? — спросил Костя.

— Конечно, у меня, — как будто обиделасьТоня. — Когда тетя была жива, она постоянно их прятала, и мы с ней жуткоссорились. Но вот я подросла, и тогда она призналась, что делала это из‑задяди Лени. Серьги напоминают ему о моей матери. Он слишком сильно любил сеструи до сих пор тяжело переживает ее смерть. Не стоит, мол, его волновать. Но явсе равно их ношу, — упрямо закончила она.

— Думаю, если мы покажем Леониду Николаевичуфотографию, — Костя потряс бумажкой, — он расскажет хоть что‑нибудьполезное. Может, мы зря расфантазировались. Хотя… Что если в прошлом твоейсемьи есть какая‑то тайна?

— Но тогда при чем здесь Андрей?!

Действительно, — нахмурилась Шура. — Зачем былоубивать Андрея? Он к прошлому Тониной семьи не имеет никакого отношения.

— А вы это точно знаете? — спросил Костя, островзглянув на обеих подруг по очереди. — Жизнь иногда такие сюрпризыпреподносит, только успевай переваривать.

— Ну как такое может быть? — бросилась в атакуШура. — Фофанов познакомился с Леонидом Николаевичем сам. Ему остался отпрабабки старинный сервиз…

— Ну и что, что познакомился? — не желал сдаватьсяКостя. — Он мог познакомиться не просто так, а с определенныминамерениями. Сначала задумал какую‑то гадость, а потом использовал сервизкак предлог.

— Почему Андрея постоянно в чем‑топодозревают? — звенящим от слез голосом вмешалась Тоня. — Разве вменя нельзя влюбиться?! Разве так удивительно, что он увлекся именно мной, а недядиным фарфором? Что у него не было никакого умысла, никаких задних мыслей?

— Да я ведь просто рассуждал вслух.

— Очень обидные для меня рассуждения.

Тоня надулась и пошла вперед, а расстроенный Костя иозадаченная Шура поплелись следом. Как‑то сразу отыскалась дорога, и онинашли тот самый парк, в котором собирались дышать воздухом. При входе импришлось миновать игровую площадку, на которой кишмя кишели маленькие дети. Ониразмахивали совками, стучали формочками, гудели машинками, хохотали, плакали,дрались и время от времени задумчиво замирали, писая в памперсы.

— Мне было три года, когда погибли родители, —неожиданно призналась Тоня.

Ее друзья почтительно промолчали. Да и что тут скажешь? Еслидругому горько, очень трудно подобрать правильные слова.

— Дядя говорит, что, когда мама и папа в тот вечер невернулись домой, я перестала разговаривать. Со мной потом долго пришлосьвозиться.

— Очень жалко, что так вышло, — сказал Костя,поддав ногой камушек. — А вот мои предки сильно пили и лупили меня всем,что было под рукой. Иногда я сутками не мог попасть домой, потому что мне дверьне открывали.

Начавшийся доверительный разговор неожиданно прервал звоноксотового.

— Кажется, у меня! — воскликнула Тоня, похлопав посумочке. Торопливо расстегнула молнию, достала телефон и быстро пояснила дляребят: — Это дядя Леня. — После чего целиком сосредоточилась на разговоре:— Алло! Дядя Леня? Почему у тебя такой голос? Господи, что случилось? Что‑что?!Не может быть! Дядя Леня, не паникуй! Я сейчас! Мы сейчас приедем!

— Что такое? — громким шепотом спросила Шура, не всилах вынести неизвестность. Она вообще не отличалась особым терпением ипостоянно из‑за этого страдала. — С ним плохо?

— Он говорит, на него напала медсестра, — ответилаобалдевшая Тоня. — Ударила по голове носком с мелочью, связала и устроилав квартире сумасшедший дом. Перевернула все вверх ногами, повытаскивала веши…Наверное, что‑нибудь стащила.

Костя сделал неутешительный вывод:

— События принимают дурной оборот. Быстро выходим изпарка, ловим машину и едем к тебе. Леонид Николаевич в порядке?

— Кажется, да.

— По крайней мере, орет он громко, — заметилаШура. — Был бы не в порядке, говорил бы потише.

— Ой, пойдемте скорее! — заторопилась Тоня. Щеки унее запылали от волнения, и она по очереди приложила к ним руку, чтобы остыть.

Костя едва поспевал за ней, а Шуре было совсем плохо. Послебеготни по полуразрушенному дому Шуре было сложно мобилизоваться. Тот запассил, который она накопила к сегодняшнему дню, оказался исчерпан. Она тяжелодышала, потела и охала, прилично отстав от быстро шагавших друзей.

— Шура, ты чего?

— Это все лишние килограммы. Они буквально висят у меняна шее, — прокряхтела та. — И когда я хочу их немного растрясти,наваливаются и не дают дышать.

— Шура, нужно поднажать, — крикнула Тоня, пускаясьгалопом. — Не представляю, как там дядя один.