— А те тарелки, которые сейчас рассматривает господинПотапов, имеют какую‑нибудь ценность? — поинтересовался Сильвестр.

Роман действительно сидел вполоборота к серванту и постояннокосил на него глазом. Как только на это обратили внимание, он непроизвольновтянул голову в плечи и переспросил:

— Какие тарелки?

— А что тут такого? — мгновенно вспылилаИзольда. — Тарелки красивые, с птицами. Практически произведенияискусства. Никто не может запретить любоваться.

— Это так, всякая ерунда, — махнул рукой ЛеонидНиколаевич. — Друзья надарили. Решили, что если я коллекционирую посуду,меня обрадует любая хрупкая финтифлюшка. В квартире есть только одна авторскаявещь, на которую можно обратить внимание. Статуэтка. Она стоит у Антонины вспальне, на комоде.

— Что за статуэтка?

Сильвестр сидел в свободной позе и даже время от временизакидывал ногу на ногу, как будто вел светскую беседу, а не допрос.

— Это ангел, — ответила Тоня. — Такая изящнаявещь…

— Фарфор, лепка, подглазурная роспись, незначительныесколы по основанию, — вмешался Костя Чихачев, тихонько постукивая ногой пополу. — Без клейма, но с подписью автора. Подпись заканчивается сердечком.

— Автор — Михаил Иванович Зарудный. Работал в основномв пластике малых форм, — будто читая лекцию, продолжил ЛеонидНиколаевич. — Делал жанровые статуэтки, любил сюжеты из жизни детей. Ангелотносится к середине двадцатого века. Ничего особенного, смею вас заверить.Дорого, красиво, не спорю. Однако в любом антикварном магазине вам предложатдесятки сопоставимых вещей. Это не только мое мнение. — Изотов посмотрелна Чихачева и, пожевав губами, заявил: — После того как Костик сплясал вокругменя папуасский танец, умоляя продать ему ангела, я подумал — чем черт нешутит? Вдруг я что‑то проглядел? И отнес штуковину на экспертизусерьезным людям. Они пожали плечами, и все.

— А Костик с самого начала знал, что это произведениеискусства хранится в спальне Антонины? — спросила Изольда, буравя взглядоммолодого человека.

Чихачев кинул в ее сторону хмурый взгляд и ответил:

— Мне понравилась статуэтка. Но когда я узнал, чтоЛеонид Николаевич решил отдать ее Тоне…

Что значит — отдать? — ворчливо прервал егоИзотов. — Статуэтка принадлежала ее матери. Потом, правда, перешла ко мне.И я хотел подарить ее племяннице на свадьбу.

— Когда я все это узнал, то перестал испрашивать, — подвел черту Костя.

Майе стало немного неловко. Этот парень выглядел ужасноуязвимым после того, как Леонид Николаевич разоблачил его интерес к фарфоровомуангелу. Как будто родители в присутствии чужих людей высмеяли собственногоребенка за то, что он до сих пор спит с плюшевым мишкой.

— Статуэтка на месте? — поинтересовалсяСильвестр. — Вы проверяли?

Леонид Николаевич пригладил свои седые космы двумя руками,потом в очередной раз потрогал шишку на голове.

— Дело в том, что когда пришла брюнетка, ангела вквартире не было.

— Вот как?

— Сегодня я брала его с собой, — призналасьТоня. — Он у меня в сумке. Сейчас я вам его покажу.

Она достала пакет, из него — мягкую тряпицу, в которуюоказалась завернута небольшая фигурка ангела стойкими, почти прозрачнымикрыльями.

— Милая безделица, — одобрил Герман, взвесив ее вруке после того, как Сильвестр со всех сторон эту безделицу осмотрел. — Яна нее раньше внимания не обращал, если и видел. Ты носила в сумке такуюхрупкую штуку? — обернулся он к Тоне.

— На счастье, — застеснявшись, призналасьта. — Она всегда мне помогала. А сейчас, когда за мной начали бегать попятам какие‑то ужасные личности…

Так уж и ужасные, — буркнул Леонид Николаевич. Он отнялангела у шурина, выбрался из кресла и, подойдя к серванту, поставил застекло. — Кто такой ужасный за тобой бегал?

— Человек с родимым пятном на лице! — торжественнообъявила Шура. Поскольку она одна видела преследователя вблизи, ей захотелосьпохвастаться. Получилось очень торжественно.

— Что‑что? — переспросил ЛеонидНиколаевич. — Человек с родимым пятном?

Майя могла бы поклясться, что он переменился в лице. Дажеего лысина потеряла яркость, побледнев, как предрассветный месяц. Бросивзатравленный взгляд в сторону шурина, он буквально пал в свое кресло, тяжелодыша открытым ртом.

— Какие драматические эффекты, — повел бровямиГерман и процитировал: — Человек с родимым пятном на лице! Похоже на историю опиратах. Помните, мы в детстве такие читали: «За ним следовал одноглазый шкиперна деревянной ноге! Ио‑хо‑хо, и бутылка рома».

— Раз так, перейдем к вашему приключению, — необращая внимания на это «йо‑хо‑хо», сказал Сильвестр, переведявзгляд с Шуры на Костю, а с него на Тоню. — По телефону вы мне рассказалипро фотографию.

Тоня достала из сумочки распечатку и подала ему, торопливообъяснив для всех остальных:

— За нами следил мужчина, вернее, двое мужчин. Один шелпешком, а второй страховал его на мотоцикле. Шура вступила с ними в схватку иотняла у одного рубашку. В кармашке оказался фрагмент фотографии женщины, наней — сережки. Такие же, как у меня, они достались мне от мамы. Верно, дядяЛеня? Это мамины сережки? — тревожно спросила она, не спуская глаз с ЛеонидаНиколаевича. — Тетя Лида всегда говорила, что мама постоянно их носила. Тывсегда расстраивался, когда видел их на мне, потому что они напоминали тебе оней.

— Ну да, кажется, — тусклым голосом ответилИзотов, взглянув на фото. — Впрочем, не могу поклясться, что это именно тесамые сережки…

Он явно был в замешательстве и снова потрогал шишку наголове.

— Да нет, конечно, те самые, — не согласилсяГерман, заглянув в распечатку. — Моя сестра Лида говорила, что, когдаслучилась авария и ребенок попал к нам, она хотела сразу их снять. Моя сестрасчитала, что негоже маленькой девочке носить золото. Но уши только чтопрокололи, и серьги некоторое время нельзя было вытаскивать. А потом, когда всезажило, Тоня ни за что не хотела с ними расставаться. И спала в них, икупалась. Я отлично это помню. Лида постоянно жаловалась на это дикое детскоеупрямство. Она говорила, — он нервно хихикнул, — что серьги можнооторвать только с ушами.

— Я должен знать, как произошла авария, — заявилСильвестр тоном, не терпящим возражений.

Это был правильный тон, «хирургический». Таким тономразговаривают, когда в интересах человека собираются вмешаться во что‑тоочень личное, болезненное.

Леонид Николаевич понял, что ему никуда не деться, и тяжеловздохнул, прежде чем начать.

— Моя сестра Лариса и ее муж Игорь жили в ближнемПодмосковье, в Ильменском. Антонине тогда было чуть больше трех. Лариса былаизвестной балериной, ее знали на Западе… Игорь из семьи дипломатов, отецустроил ему карьеру, а когда умер, оставил большую квартиру в Москве. Но ребятатуда редко наезжали, им нравилось в Ильменском — ценили зелень и воздух,говорили, что ребенку это необходимо. У них, конечно, была машина, они ведьпостоянно были в разъездах.