Мадам Ивонн послала за мной в неурочное время. Я была уотца. Он умирал, смерть его могла наступить со дня на день, но он так цеплялсяза жизнь… Наш дом наводнили врачи и сиделки. Теперь он перестал жалеть деньги,он швырял их направо и налево, и я даже чуточку забеспокоилась: этак от моегонаследства очень скоро ничего не останется. Попыталась следить за платежамидокторам, но за отцом уследишь, пожалуй! И тут прибежала девочка от мадамИвонн. Я в первый раз не обрадовалась ее приглашению. Еще болели раны на спине.Еще болела душа, я впервые в жизни чувствовала себя грешницей, ужаснойгрешницей. Но я все же пошла к мадам Ивонн – предчувствие чего-то ужасногопогнало меня. И я не ошиблась.

Оказывается, Себастьян приходил снова!

О нет, ему не нужна была очередная непорочная дева, которойон намеревался овладеть на ступеньках храма. Он хотел меня. Только меня. Нотеперь уже не в храме.

Он жаждал продолжения. Продолжения! И какого!

Видимо, он получал от Клод и достаточно денег, если могсделать такое предложение мадам: взять меня на содержание. Да, он готов былзаплатить мадам Ивонн неустойку – любую сумму, которую она потребует! – толькобы заполучить Мари.

– Он назвал тебя Мари, – пояснила мадам Ивонн, заметив моеизумление.

– Ну да, он же был уверен, что обладает самой девой Марией,нечестивец и богохульник! Тьфу! – закричала я в ярости и в ужасе.

Не передать, какое отвращение я к нему чувствовала.

– Да я лучше никогда не лягу в постель с мужчиной и самаприму постриг, чем снова отдамся этому греховоднику, этому лживому святоше! –закричала я вновь. – Никогда! Ни за что!

– Успокойся, дитя мое, – сказала мадам Ивонн. – Я и сама несобиралась тебя отдавать ему, но подумала, вдруг ты захочешь… вдруг он тебеполюбился…

Я только плюнула с отвращением.

На другой день мадам снова позвала меня, опять же не дляработы. На сей раз я была почти уверена, что дело в Себастьяне. И ее мрачноелицо открыло мне, что я и теперь не ошиблась.

– Проклятый монах приходил снова, – почти вскричала она. –Он хочет тебя, и уговорить его невозможно. Он бредит тобой. Готов на все,только бы снова заполучить тебя. Он вообще спятил! Плел тут какую-то галиматью,что сложит с себя монашеский сан и женится на тебе. Но потом, а сначала онхочет поселить тебя в доме своего отца, познакомить с сестрами…

Тут лицо мадам Ивонн как-то странно отдалилось от меня ирасплылось во внезапно нахлынувшем тумане. А когда туман рассеялся, яобнаружила, что не стою перед ней, а полулежу на козетке.

– Что с тобой? – испуганно вопрошала мадам, склоняясь надомной. – Николь, милашка моя, ты упала в обморок. В обморок! Ты что, беременна,что ли? Да как ты могла быть такой неосторожной?! Ну ничего. У меня есть однобургундское зелье…

– Не волнуйтесь, мадам, я ничуточки не беременна. Вам иповитуха подтвердит, нас же осматривали недавно. Так что не надо мне никакогозелья, – с трудом выговорила я. – И если меня тошнит, то только от этихразговоров про вашего монаха.

– Моего?! – возопила уже мадам, воздевая руки. – МарияМагдалина, покровительница падших девиц, ты слышишь? Моего! Да он твой, его тыприворожила-очаровала, без тебя он жить не может. А я – я мучаюсь, не знаю, какот него отвязаться.

– Но вы сказали ему, что я его видеть не хочу?

– Сказала, – махнула рукой мадам Ивонн. – Да что толку? Онменя просто не услышал. Твердит свое: Мари да Мари ему подавай.

– Надо было сказать, что Мари его ненавидит! – воскликнулая.

– Можешь не сомневаться, что именно так я и сказала. А онначал мне угрожать. Сказал, что на исповеди признается своему аббату всовершенном грехе. И скажет, что не сам сюда, ко мне, пришел, а его искусилаблудница на ступеньках собора, где он молился. И он впал не только во грехпрелюбодейства, но и святотатство совершил. Назовет тебя и меня. А его аббатженщин ненавидит уже за то, что они существуют. Тем паче – веселых девушеквроде нас. И он очень влиятельное лицо, влиятельней просто некуда. Его брат –прево Парижа! [23]

Я только ахнула. Если Себастьян натравит на нас превоПарижа, нам придет конец! Нас затравят, предадут анафеме. И еще бы полбеды, яне больно-то верила в истерические вопли монахов. Но куда хуже, что нас могутвзять под стражу за растление общества. Нас заточат в Консьержери! [24] А то ив колонии сошлют, как сослали уже многих проституток. И разве только мыпострадаем? Сколько девушек будет опозорено, а то и в тюрьму брошено! И всеиз-за моего похотливого, лицемерного брата!

Был только один способ остановить Себастьяна – сказать ему,кто я. Признаться во всем. Но именно этого я не могла сделать. Никак не могла.Тогда он точно нас погубит. Пойдет на все, чтобы уничтожить людей, которыеввергли его в грех кровосмесительства. Он уже нас обвинил. Нас, а не себя, несвою плотскую жадность! Да он нас не просто затравит – с лица земли сотрет. Иеще нажалуется отцу, чтобы тот лишил меня наследства…

Я не стала говорить мадам о главной причине, по которой дляменя было немыслимо принять предложение Себастьяна. Я ее понимала: она нестолько обо мне заботилась, сколько о себе. Со мной она теряла источникнемалого и постоянного дохода, а деньги властвовали над ее сердцем. Одно дело,если бы я хотела уйти к Себастьяну. Тогда она содрала бы с него немалыеотступные. Но я не хотела, а значит, нужно было избавиться от докучливого иопасного поклонника. Именно поэтому она размышляла о спасении так напряженно, чтодаже лоб наморщила, а ведь она очень остерегалась морщиться, хмуриться, сводитьброви, даже улыбалась очень аккуратно, округляя рот, – чтобы не образовывалисьскладочки у губ, чтобы не обвисала кожа и не старело лицо. Но сейчас ей было недо заботы о красоте.

Мадам думала, хмурилась, качала головой и наконец сказала сненавистью:

– Ну, он сам довел меня, этот паршивый ханжа. Я знаю, что мысделаем, крошка моя Николь. Только ты сначала выслушай меня, хорошо? А потомначнешь причитать.