— Ступайте. Да потише там, ребят не разбудите.

В полной неясности пребывал Захар Михалыч, ковыряясь вилкой в жареной картошке. Есть не хотелось. Клавдия спокойна вроде, заинтересовалась их разговором, укорила даже мужа, по глазам видно, что не плакала... А все же отводит, отводит глаза, чтобы не смотреть на мужа, и не позвала, как обычно, спать, а вроде сообщила, что они пойдут спать...

И зять хорош. Да хоть бы постороннему человеку, не жене, взглянуть на него — тотчас можно понять, что гложет его что-то, мучает, а женщины на это чуткие, угадливые. Мужик еще только собрался сблудить, еще сам о себе не знает ничего, просто беспокойство какое-то появилось, когда места не найти, куда деться, когда все не так, все плохо и надоедливо, а женщина, если любит, уже поняла: где-то есть другая, соперница.

Всегда знал старый Антипов, что нет большей безнравственности, подлости, чем бросить ради своего интереса детей малых, оставить их без отца, Сколько разбирали таких кляузных дел на парткоме, никогда он не стал на сторону мужчин, уходящих из семьи, хотя и видел, случалось, что невозможно человеку жить. Но долг, отцовский долг превыше всего на свете. Без того достаточно безотцовщины после войны и вдовьих горьких слез.

А что, если пришлось бы разбираться не вообще в чьих-то семейных, любовных делах, не вообще за кого-то решать, а разбираться в своей семье, решать за внуков и дочь?.. Сказал бы он, не кривя душой, зятю, что он должен выбросить из головы (из сердца же, из сердца!) всякую блажь и, повинившись перед женой, вернуться в семью, к детям?..

Вот этого старый Антипов не знал.

Он встал и на цыпочках пошел в комнату, где спали дети.

Проходя мимо двери, за которой была комната дочери с зятем, прислушался невольно — не разговаривают ли, не спорят?.. Кажется, нет. Тихо. Ребята, сладко и безмятежно посапывая, спали тоже. Наталья, как всегда, отвернувшись к стене. Михаил, разбросав руки, спал на спине, и дыхание его было шумное, неровное. Захар Михалыч потрогал лоб внука — не захворал ли? У младшей внучки сползло одеяло, он поправил, погасил ночник и вышел.

Выходя, наступил на лапу Жулику, который тенью бродил за ним. Жулик, словно понимая, что нельзя шуметь, заскулил негромко.

— Чтоб тебя! — шепотом ругнулся Захар Михалыч.

Он вернулся на кухню, закурил.

Что-то мешало ему сосредоточиться, спокойно обдумать положение. Сидел, курил папиросу за папиросой, припоминал разные похожие случаи, бывшие в чужих семьях, и наконец понял, что не разберется, не сумеет ответить на свой же вопрос, покуда не повидается и не поговорит с Зинаидой Алексеевной.

Не судья она, конечно. Не ей разбираться и решать, а все-таки и без нее ничего нельзя решить по справедливости и честно, потому что она заинтересована в этом деле не меньше, чем он, старый Антипов, чем Клавдия и зять. К тому же именно Зинаида Алексеевна, и только она, обладает необходимой властью над зятем и силой, которая может все переменить, не посчитавшись с тем, что решат они.

Обидно это, оскорбительно, может быть, но ничего не поделаешь.

Лучше и правильнее, рассуждал Захар Михалыч, если он будет точно знать, хочет ли Зинаида Алексеевна перемен или готова смириться, готова оставить в покое зятя, отказаться от своей любви ради счастья и спокойствия в их семье.

Он понимал, что не имеет в общем-то права вмешиваться в ее дела, в ее личную жизнь, однако другого выхода из положения не находил. Вот жаль, что завтра выходной. Неудачно складывается. Один день — это мало в жизни, очень мало, когда нужно многое успеть. Но это страшно много и долго, когда чего-то ждешь, пребывая в неопределенности, в неизвестности, когда в любое мгновение может случиться непоправимое...

* * *

Зинаиду Алексеевну разбудили настойчивые звонки в дверь. Она сквозь сон слышала их давно, но не могла открыть глаза и встать, потому что уснула лишь под утро.

А вставать надо. Соседи не откроют, два звонка — к ней.

Она накинула халат и вышла в прихожую. Здесь было холодно, и Зинаида Алексеевна поежилась. Зябли ноги, болела голова — три таблетки снотворного многовато. Руки дрожали, были непослушны, и она еле-еле справилась с замком.

Кого угодно — почтальона, приятельницу, родственников, дворника — ожидала увидеть Зинаида Алексеевна, но только не старого Антипова. А это был именно он.

— Вы?!

— Простите, что побеспокоил, — сказал, переминаясь, Захар Михалыч. — Можно войти?

— Конечно, конечно... Что-нибудь случилось? — обеспокоенно спросила она, почему-то подумав, что если случилось, то с ребятами или с Клавдией Захаровной.

— Ничего, — ответил он, оглядывая сумрачную, тесную прихожую. — Я к вам по делу.

— Что же мы стоим здесь, проходите. — Зинаида Алексеевна запахнула халат.

— Спасибо.

— Впрочем, побудьте немного в прихожей, — попросила она смущенно. — Я оденусь. Поздно легла...

— Обожду, — сказал Захар Михалыч и подумал, что, похоже, она не спала вообще: под глазами мешки, лицо бледное, осунувшееся.

Сам-то он почти не спал и поэтому услыхал рано утром, что зять вышел на кухню напиться. Хотел было окликнуть его, спросить, был ли у них какой разговор с Клавдией и если был, чем кончился, но тотчас и понял, что спрашивать у зятя сейчас ничего не нужно. Пусть пока все будет, как было. Может, он и не признается в грехе своем, тогда Клавдия останется в неведении, а в семье сохранится мир и покой. Он понимал, что вообще-то это не выход из положения, что покой, основанный на компромиссе с совестью, — призрачный, не настоящий покой, однако старому Антипову так хотелось мира и счастья для внуков, что он решил поступиться своими принципами, лишь бы Зинаида Алексеевна отступилась от Анатолия.

Неясность хуже всего, и Захар Михалыч, не откладывая встречу с ней до понедельника, поборов стыд, поехал к Артамоновой...

— Пожалуйста, — открывая дверь, пригласила она. — Извините, что заставила ждать.

— Пустяки, вы меня не звали в гости.

За эти несколько минут Зинаида Алексеевна успела одеться, причесаться и прибрать постель. Старый Антипов отметил эту деталь, подумав, что Клавдия на ее месте начала бы охать и ахать, хвататься за что попало. Чего-чего, а суматошности дочери