«Что делать, как быть? Нужно ли Клавдии знать правду? Может, лучше не надо, пускай живет спокойно, как оно там сложится. Образуется все со временем, у других-то и похуже случается, а ничего, живут люди...»

Вошел мастер Гаврилов. Молодой парень, недавно техникум кончил. В свое самоутверждение — мастер, как же! — он любил панибратствовать со старыми рабочими (с Нечаева пример брал, думал старый Антипов), почти всем говорил «ты», однако Захара Михалыча уважительно называл на «вы».

— Петров шурует, пыль столбом!

— Хороший будет кузнец. А характер дурной, что ты с ним сделаешь! Трудно жить ему.

— Обломается, — сказал Гаврилов.

— Можно ведь обломаться, а можно и сломатьея. Против натуры далеко не уйдешь. Вы что считаете? — На уважение он всегда отвечал уважением.

— Иванову на рыма́ заготовку, — ответил Гаврилов. Он считал на логарифмической линейке.

— А какие рыма́-то?

— Восьмерка.

— А прокат?

— Круг семьдесят.

— И сколько получается?

— Сто сорок. — Гаврилов поднялся, потянувшись, спрятал линейку в чехол и собрался уходить.

— Мало сто сорок, — сказал Захар Михалыч.

— Как раз, что вы.

— Мало. Сто пятьдесят надо рубить. Иванов в три нагрева рым не откует. Будет раз пять греть, не меньше. Попову и сто сорок хватит, а Иванову мало.

Пожав плечами, мастер ушел, и Захар Михалыч как-то незаметно для себя вернулся мыслями к тому вечеру.

Не справился зять, не совладал с греховным желанием. И где! В собственном доме, куда он, старый дурак, привел эту женщину. Привел-то, чтобы оградить обоих, потому что на проводах Николая Григорьевича увидел ее и понял тогда же, что она любит зятя. Вот и решил: пусть она приходит к ним, раз есть повод к тому, пусть познакомится с Клавдией и ребятишками. Это должно остудить любовь, успокоить. Не может быть такого, чтобы она стала разрушать семью, в которой принята и обласкана.

Не вышло, как было задумано. Не все вышло...

Старый Антипов не осуждал Зинаиду Алексеевну. Напротив, мысленно был ей благодарен, что она не допустила, не позволила большего, а в том малом, что случилось между ними, не находил ее вины. Он уважал ее право на любовь — человек не всегда волен в своем выборе. А пожалуй, не волен вообще, потому что не человек выбирает себе любовь, а любовь выбирает его...

Не судил строго и зятя. В таких делах каждый сам себе судья. А Клавдия, если разобраться, во многом ведет себя неправильно. Зарылась с детьми и хозяйством, точно необстрелянный ополченец в своем укромном гнезде, и боится или не хочет, кто ее знает, выглянуть наружу, осмотреться вокруг, увидеть, как живут другие люди, понять этих других, сделаться не просто женщиной, бабой, радеющей о тихом благополучии и маленьких радостях, но женщиной умной. Настоящая женщина — это та, которая хочет и умеет понимать близкого человека, желает ему счастья, а после уже себе, умеет не заметить иногда и того, что само лезет в глаза — увидь, увидь меня! — поступиться малым, крохами сегодняшнего счастья, чтобы сберечь его, сохранить на будущее, навсегда...

Не умеет Клавдия этого, нет. Любовь же и мешает ей, туманит голову, застит белый свет. Оттого это, что росла без матери. Некому было объяснить, вразумить и посоветовать, некому растолковать, что и как бывает в семейной жизни.

А что случилось — то случилось, не исправишь. Лишь бы она не почувствовала, не догадалась. С зятем потом можно будет поговорить по-мужски, узнать, что он думает. Уйти-то он не уйдет — слишком привязан к семье, к детям. Хотя, признавал старый Антипов: нет большого греха для мужчины уйти к такой женщине, как Зинаида Алексеевна. Чего уж там, перед собственной совестью не стоит кривить душой, глупо это...

Вернулся Гаврилов, прервал размышления:

— А вы правы, Захар Михалыч.

— Насчет чего?

— Сто пятьдесят в самый раз оказалось.

— Я знал. — Он подумал, не уйти ли ему домой. Делать больше сегодня все равно нечего.

Точно угадав его мысли, его беспокойство, мастер предложил сам:

— Шли бы вы домой, Захар Михалыч.

— А который час?

— Почти десять.

«В десять Клавдия уложит детей спать, — прикинул он. — Как бы не вышло чего, когда останутся вдвоем...»

— Пожалуй, пойду, — поднимаясь, согласился он. — У Олега все в порядке...

Он не стал, как обычно, мыться под душем. Наскоро ополоснул руки и лицо и заспешил домой. Всю дорогу, отыскивая глазами свет в кухонном окне, старый Антипов думал с беспокойством, как бы не опоздать...

* * *

Случилось то, чего вообще-то не может быть: он и опоздал, и не опоздал одновременно.

Опоздал, потому что Клавдия Захаровна многое поняла и без признания мужа.

Не опоздал, потому что вся правда все-таки осталась неоткрытой, осталась лишь догадкой...

— Сидим? — потирая руки, спросил Захар Михалыч, пристально вглядываясь в лица дочери и зятя. — А на улице мороз, бррр!..

— Сейчас подам ужин, — сказала Клавдия Захаровна, стуча кастрюлями. — Ты чего рано сегодня?

— Делать нечего. — Он вопросительно посмотрел на зятя. — У главного инженера был?

— Был, — ответил Анатолий Модестович и опустил глаза.

— Ну?..

— Кажется, мы изобрели очередное колесо.

— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! — воскликнул старый Антипов удивленно, а Клавдия Захаровна перестала греметь посудой, и он понял, что она внимательно слушает их разговор. — Как же это?

— Новый инструментальный будут строить в первую очередь, так что нет смысла гробить средства на реконструкцию старого.

— Вы зря, выходит, работали? — подала голос Клавдия Захаровна.

— Выходит.

— И ты так легко говоришь об этом!

— Плакать ему, что ли? — сказал Захар Михалыч. — Раз новый цех будут строить, тогда другое дело. А в новом не пригодится, что вы делали?

— Может быть, — ответил Анатолий Модестович.

— Значит, не зря работали, — подытожил старый Антипов.

Клавдия Захаровна молча поставила на стол тарелку, положила рядом вилку.

— Оставь все, я утром помою, — сказала она. — А