Однако продолжаться так не могло. Придется все-такипоменяться номерами. С кем бы?

Да хоть с Дуровой. Малышку вечно селят хуже всех. А еслиЛимбах снова полезет в окно, Зоя, даром что птичка-невеличка, сумеет датьотпор. Если, конечно, пожелает, лукаво подумала Элиза. А не пожелает – однимвыстрелом будут подстрелены два зайца: и Зое развлечение, и офицерик отвяжется.

Элиза даже прыснула, представив себе изумление настырногокорнета, когда он обнаружит подмену. А Зою, пожалуй, предупреждать ни к чему.Так выйдет интересней – сценка из комедии дель арте. От жуткого до комичного вжизни один маленький шаг.

Вот только есть ли в зоиной конурке зеркало? Можнопопросить, чтобы перенесли отсюда.

Элиза не могла жить в помещении, где нет зеркал. Если непоглядела на себя хотя бы раз в две-три минуты, возникало ощущение, будто ее насамом деле не существует. Довольно распространенный среди актрис психоз,называется «рефлекциомания».

События, приключившиеся в «Лувре-Мадриде» следующей ночью,Элиза наблюдала лишь частично, так что общую картину пришлось восстанавливатьпо рассказам очевидцев.

Следует сказать, что поздно вечером в отеле и номерахотключилось электричество. Монтеров из-за позднего времени вызвать былоневозможно, и драматические события происходили либо в полной темноте, либо вневерном свете керосина и свечей.

Начать лучше с рассказа Зои Дуровой.

«Я всегда засыпаю, как кошка. Коснулась головой подушки – инету меня. А тут ложе, можно сказать, царское. Перины лебяжьего пуха! Подушкииз ангельских перьев! Перед тем еще в горячей ванне нанежилась. В общем, сладкосплю, вижу сон. Будто я лягушка, сижу в болоте, мне там тепло и сыро, но оченьодиноко. Глотаю невкусных комаров, квакаю. Что вы, Элизочка, смеетесь?Правда-правда! Вдруг – шлеп! – втыкается в землю стрела. И я соображаю: я непросто земноводное, я царевна-лягушка, и сейчас за стрелой явится прекрасныйцаревич. В стрелу покрепче вцепиться, и будет мне удача.

Царевич немедленно появляется. Наклоняется, сажает меня наладонь. „Ой, говорит, какая ты зелененькая, да миленькая! А какие славные утебя бородавочки! Дай я тебя поцелую!“ И, действительно, целует, горячо истрастно.

Тут я вдруг просыпаюсь, и что вы думаете? Царевич нецаревич, но какой-то ферт с усишками пыхтит мне в лицо и слюнявит губыпоцелуями. Я как заору! Он мне рукой хочет рот закрыть – я его зубами за палец.

Села, хотела дальше орать, только гляжу – знакомый. Корнетгусарский, который вас цветами засыпает. Окно нараспашку, следы на подоконнике.

Смотрит он на меня, укушенным пальцем машет, а физиономияперекошенная.

– Ты кто такой? – сипит. – Откуда тут взялся?

У меня же волосы короткие, он меня за мальчишку принял. Яему:

– Это ты откуда взялся?

Он мне кулак к носу. „Где она, шепчет, где моя Элиза?Говори, чертенок!“ И давай мне ухо крутить, скотина.

Я перепугалась: „В „Мадрид“, мол, переехала, в десятыйномер“. Сама не знаю, почему. Ляпнула первое попавшееся. Честное слово! Что высмеетесь? Не верите? Зря. Почему шум не подняла, когда он ушел? Испугаласьочень, отдышаться не могла. Ей-богу».

Свидетелей перехода бравого корнета через темные коридорныеПиренеи из «Лувра» в «Мадрид» не сыскалось, поэтому следующий эпизод драмыразыгрался уже непосредственно в десятом номере.

«Как злоумышленнику удалось открыть дверь, не разбудив меня,я не знаю. Сон у меня легчайший, просыпаюсь от малейшего дуновения… Не лгите,Лев Спиридонович, никогда я не храпела! И вообще откуда вам знать, как я теперьсплю? Слава Богу, вы давно уже компании мне не составляете. Пусть он вообщевыйдет, я не стану при нем рассказывать!

…И слышу сквозь свою легкую дрему, как кто-то шепчет:„Королева, царица, владычица небес и земли! Сгораю от страсти, от аромата вашихдухов“. А надо сказать, что на ночь я всегда душусь „Флер-де-лисом“. И кто-тоцелует мне шею, щеку, прижимается к губам. Естественно, я решила, что вижу сон.А во сне что ж стесняться? И потом, раз мужчин рядом нет, признаемсяоткровенно: кому из нас не понравится подобное сновидение? Ну и я, естественно,раскрываю чудесной грезе объятья… Перестаньте хихикать, а то рассказывать небуду!

Всё, заметьте, происходит в кромешном мраке, я этогомерзкого мальчишку и узнать-то не могла…

Но когда он обнаглел и дошел до вольностей, каких я и всновидении себе не позволяю, я наконец осознала, что это не сон, а самоенастоящее покушение на мою честь. Оттолкнула негодяя – он на пол отлетел. Иподняла крик. А этот гадкий Лимбах, поняв, что его замысел провалился, удрал вкоридор».

Если рассказ Зои вызывал почти полное доверие (кромеслучайности направления злодея в десятый номер), то к истории Регининойприходилось делать некоторые коррекции. Иначе трудно объяснить, отчего оназакричала на весь «Мадрид» с таким запозданием и почему Лимбах у нее вдруг сделался«мерзким» и «гадким», хотя раньше она к нему благоволила.

Гораздо вероятней, что это сам Лимбах, утонув в телесахмонументальной Василисы Прокофьевны, понял, что попал не туда, забарахтался ивырвался на свободу, чем и вызвал негодующие вопли гранд-дамы.

Как бы то ни было, следующий пункт маршрута ночногоналетчика был достоверно известен. На крики из соседнего восьмого номеравыглянул Разумовский с лампой в руке и увидел улепетывающую вдаль по коридорувертлявую фигуру с болтающейся на ремне шашкой.

Повернув за угол, Лимбах налетел на Ксантиппу Петровну. Она,в ночной рубашке и папильотках, тоже высунулась из своей комнаты.

Вот ее рассказ.

«Мне сослужила дурную услугу вечная отзывчивость. Услышавкрики, я поднялась с постели и выглянула в коридор. Вдруг кому-то нужна помощь?

Ко мне бросился молодой человек. Я не сразу узнала в немэтого вашего поклонника, Лимбаха. Но он назвался, умоляюще сложил руки нагруди:

– Укройте меня, сударыня! За мной гонятся! Если попаду вполицию, мне влепят минимум месяц гауптвахты!

Вы знаете, я всегда на стороне тех, кого преследует полиция.Я впустила его и заперла дверь на засов, дура!