Японец посмотрел на Фандорина, который стоял с совершеннозастывшим лицом, словно всё происходящее было ему крайне неприятно.

Михаил Эрастович сказал что-то довольно длинное на страннозвучащем наречии, адресуясь к Фандорину-старшему.

– Сорэ ва тасикани соо да кэдо… – будто нехотя признаваячто-то, ответил тот.

– Я сограсен. – И японец поклонился сначала Штерну, потомвсем остальным.

Труппа разразилась рукоплесканьями, радостными криками.

– Для декораций сегодня же выпишу Судейкина или Бакста, ктосвободен, – перешел на деловитый тон Ной Ноевич. – Костюмы не проблема. Кое-чтоосталось от постановки «Микадо», что-то есть в здешних запасниках, нашипредшественники ставили джонсовскую «Гейшу». Остальное сошьем. Реквизитомразживемся в «Театрально-кинематографической компании». Сцену переделаем.Девяткин! Текст в машинопись, по ролям, по папкам, как обычно. Секретностьстрожайшая! До анонса никто не должен знать, что мы ставим! Лишь дадим впрессу, что «Вишневый сад» заменяется. Обязательно сообщите, что мы нашли болеесильную пьесу!

Элиза заметила, что при этих словах Фандорин вздрогнул идаже поежился. Может быть, скромность ему все-таки не чужда? Как мило!

– Выходные отменяются! – гремел Штерн. – Репетировать будемкаждый день!

Он был странный, Эраст Петрович Фандорин. В последующие дниЭлиза убеждалась в этом все больше. Что она ему действительно понравилась,сомнений не вызывало. Ей, впрочем, редко встречались мужчины, смотревшие на неебез вожделения. Разве какой-нибудь Мефистов, который, кажется, искреннененавидит красоту. Или одержимый театром Ной Ноевич – тот способен видеть вактрисе только актрису, средство для исполнения своего творческого замысла.

Вожделеющие мужчины ведут себя двумя способами. Или сразукидаются в атаку. Или – если гордого нрава – делают вид, что осталисьравнодушны, но при этом все равно стараются произвести впечатление.

Вначале Фандорин вроде бы изображал равнодушие. Во времярепетиции, вернее в перерыве, завел какой-то пустячный разговор, со скучающимвидом. Что-то такое про кубок королевы Гертруды да про ключи от реквизитногосклада. Элиза вежливо ему отвечала, внутренне улыбаясь: какой он смешной,думает одурачить меня этой галиматьей. Ему просто хочется слушать мой голос,думала она. Еще думала, что он очень красивый. И трогательный. Взглянет из-подсвоих густых ресниц – и покраснеет. Ей всегда импонировали мужчины, которые взрелые лета не разучились краснеть.

Она уже предвидела, что разговор он прервет, как бызаскучав. Отойдет с небрежным видом, а сам обязательно искоса подсмотрит – чтоона? Впечатлилась или нет?

Но Фандорин повел себя иначе. Вдруг перестал выпытывать, ктоиз труппы имеет доступ в реквизитную, покраснел еще пуще, решительно поднялглаза и говорит:

– Не стану п-прикидываться. Актер из меня неважный. И вас, ядумаю, все равно не проведешь. Спрашиваю одно, а думаю совсем о д-другом. Я,кажется, в вас влюблен. И дело не только в том, что вы талантливы, красивы ипрочее. Есть особенные причины, по которым я потерял г-голову… Неважно какие…Отлично знаю, что вы избалованы ухажерами и привыкли к п-поклонению. Теснитьсяв толпе ваших обожателей мне мучительно. Я не могу соперничать свежестью скаким-нибудь юным гусаром, богатством с господином Шустровым, талантами с НоемНоевичем, красотою с героями-любовниками и так далее, и так далее. У меня былединственный шанс заинтересовать вас собой – сочинить пьесу. Для меня это былподвиг потруднее, чем для коммодора Пири покорение Северного полюса. Если б непостоянное г-головокружение, которое меня не оставляет с момента нашей первойвстречи, я бы вряд ли написал драму, да еще в стихах. Воистину влюбленностьтворит чудеса. Но я хочу вас п-предупредить…

Здесь она его перебила, встревоженная этим «но»:

– Как хорошо вы говорите! – взволнованно сказала Элиза, беряего горячую руку. – Со мной никто и никогда так просто и серьезно неразговаривает. Я ничего сейчас не могу вам ответить, мне нужно разобраться всвоих чувствах! Поклянитесь, что всегда будете столь же открыты. И я, со своейстороны, обещаю вам то же самое!

Ей показалось, что тон и текст получились правильными:искренность в сочетании с нежностью и явное, но в то же время целомудренноеприглашение к развитию отношений. Однако он понял ее иначе. Ироническиулыбнулся одними губами:

– «Останемся друзьями»? Что ж, я ждал такого ответа. Даюслово, что больше никогда не обременю вас сентиментальными п-признаниями.

– Но я совсем не в том смысле! – с тревогой воскликнула она.Этот сухарь, чего доброго, сдержит свое слово, с него станется. – Друзья у меняесть и без вас. Вася Простаков, Сима Клубникина, Жорж Девяткин – он человекнелепый, но самоотверженный и благородный. Это все не то… Я не могу быть с нимиабсолютно откровенной. Они тоже актеры, а это особенный тип людей…

Он слушал, не перебивая, а смотрел так, что Элиза ощутилаэкстатический трепет, как на сцене в самые высшие моменты. Глаза у неенаполнились слезами, грудь – восторгом.

– Я устала все время играть, все время быть актрисой! Вотсейчас говорю с вами, а сама думаю: диалог, как у Елены Андреевны с докторомАстровым из третьего акта «Дяди Вани», но только лучше, гораздо лучше, потомучто наружу почти ничто не прорывается. Так и надо вести дальше: внутри огонь,снаружи – ледяная корочка. Господи, до чего же я боюсь превратиться в СаруБернар!

– П-простите? – Его синие глаза расширились.

– Мой вечный кошмар! Про великую Сару Бернар говорят, чтоона никогда не бывает естественной. Это ее принцип существования. У себя домаона расхаживает в костюме Пьеро. Спать ложится не в постель, а в гроб, чтобыпроникнуться трагизмом существования. Вся – манерность, вся – аффект. Этоужасная опасность, подстерегающая актрису – потерять себя, превратиться в тень,в маску!

И она заплакала, закрыв лицо руками. Заплакала горько ипо-настоящему – до красного носа и опухших глаз, но сквозь пальцы все-такиподглядела, как он на нее смотрит.

О, как он смотрел! Такой взгляд не променяешь на овациюцелого зала!

Долго на этой стадии отношения, конечно, оставаться немогли. Дружба с красивым мужчиной – это что-то из романтической баллады. Вжизни подобного не бывает.