Бэннон сосредоточился на правительственных распоряжениях, которые позволили бы новой администрации продвинуться вперед, не увязнув в Конгрессе. Ему противостоял Прибус, который культивировал роман Трампа с Райаном, проталкивая республиканскую программу. Ему, в свою очередь, противостоял Кушнер, которому важнее всего был президентский круг и встречи директоров, ведь он прекрасно знал, как Трамп любил эти встречи (а как заметил Бэннон, Кушнер любил их и сам). Вместо того чтобы столкнуться со свойственными каждой стратегии конфликтами, трое советников признали, что эти конфликты неразрешимы, и уходили от необходимости мириться с этим, избегая друг друга.

Каждый из советников нашел свой хитрый способ привлекать внимание президента и коммуницировать с ним. Бэннон устраивал неистовую и безапелляционную демонстрацию силы, Прибус передавал похвалы ведущих конгрессменов, а Кушнер обеспечивал одобрение со стороны авторитетных бизнесменов. Три этих подхода так нравились Трампу, что он и не думал между ними выбирать. Они давали ему все, чего он хотел на посту президента, и он не понимал, почему не может наслаждаться всеми тремя. Он хотел все крушить; он хотел получать от республиканского Конгресса законы на подпись, и он хотел любви и уважения нью-йоркских дельцов и светских львов. Кое-кто в Белом доме полагал, что издаваемые под давлением Бэннона президентские указы были попыткой обойти партийные заигрывания Прибуса, а обхаживаемые Кушнером воротилы пугались этих указов и по большей части противились республиканской программе. Однако, если президент это и понимал, особой озабоченности он не показывал.

* * *

В первые месяцы работы новой администрации Бэннон, Прибус и Кушнер, которые были одинаково привлекательны президенту, но порой в равной степени его раздражали, фактически парализовали исполнительную власть. Каждый из трех джентльменов выстроил собственные механизмы влияния на президента и нашел способы ослабить позиции соперников.

Аналитика, аргументированные рассуждения и красочные презентации не работали. Но часто важно было, кто и что сказал Трампу и в какой конкретно момент. Эффект мог оказать звонок Ребекки Мерсер, совершенный по настоянию Бэннона. Прибус использовал свой союз с Полом Райаном. Кушнер призывал на помощь Мёрдока. При этом каждый из звонков обычно перечеркивал все предыдущие.

Этот паралич привел к тому, что все три советника обратились к другому действенному способу управления Трампом – использованию СМИ. В связи с этим каждый из джентльменов принялся искусно сливать информацию. Бэннон и Кушнер старательно избегали общения с прессой: двое из самых влиятельных представителей правительства обычно хранили полное молчание, воздерживаясь от большинства интервью и даже от традиционных политических диалогов, транслировавшихся по телевидению воскресным утром. Однако весьма любопытно, что оба они стали закадровыми голосами почти всех обзоров работы Белого дома. На ранних этапах, прежде чем ополчиться друг против друга, Бэннон и Кушнер поддерживали друг друга в атаках на Прибуса. Кушнер предпочитал получать освещение в программе Джо Скарборо и Мики Бжезински “Утро с Джо”, поскольку президент не пропускал ни единого выпуска. Бэннон обращался к ультраправым СМИ (Уолш называла это “заигрываниями Бэннона с Breitbart”). По истечении первого месяца работы Белого дома Бэннон и Кушнер выстроили собственные сети первичных контактов, а также вторичных ресурсов, которые должны были отвлекать внимание от очевидности первичных. В результате была создана администрация, которая демонстрировала крайнюю враждебность к прессе, но в то же время с готовностью сливала ей информацию. В этом отношении администрация Трампа наконец добилась своей фирменной прозрачности.

В постоянных утечках часто винили всяких мелких сошек и постоянный персонал исполнительного аппарата. Кульминацией обвинений стало созванное в конце февраля общее собрание персонала, на котором – обязав всех сдать телефоны на входе – пресс-секретарь Шон Спайсер грозил сотрудникам случайными проверками телефонов и осуждал использование применяющих шифрование мессенджеров. Все были потенциальными источниками утечки; все обвиняли в утечках друг друга.

Но информацию сливали все.

Однажды, когда Кушнер обвинил Уолш в сливе информации о нем, она бросила ему вызов: “Данные моего телефона против данных вашего; моя электронная почта против вашей”.

Но большинство утечек, особенно самых пикантных, исходило из высших эшелонов – не говоря уже о человеке, который занимал верховный пост.

Президент болтал без остановки. Он был печален и жалок. Всем было очевидно, что его вело вперед лишь стремление всем нравиться. Он никак не мог понять, почему он нравится не всем и что такого сложного в том, чтобы заставить всех его любить. Может, днем он и радовался, когда Белый дом посещали рабочие-металлурги или директора предприятий, которые хвалили президента в ответ на его похвалы, но вечером от хорошего настроения не оставалось и следа, после того как он несколько часов посвящал просмотру кабельного телевидения. После этого он брал телефон и по тридцать-сорок минут кряду, а порой и гораздо дольше беспечно делился с друзьями и знакомыми своими чувствами по отношению к прессе и сотрудникам аппарата. Самопровозглашенные эксперты по Трампу – а вокруг него экспертами были все без исключения – утверждали, что таким образом он “плюет в колодец”, зарождая подозрения и недовольство и перекладывая вину на других.

Когда президент после ужина брал в руки телефон, начиналась сумбурная болтовня. Склонный к паранойе, он садистски обсуждал все недостатки и слабости каждого сотрудника аппарата. Бэннон неверный (а еще и выглядит дерьмово). Прибус – слабый (а еще и коротышка – настоящий карлик). Кушнер – подхалим. Спайсер – тупой (и тоже выглядит ужасно). Конуэй – плакса. Джареду и Иванке вообще не стоило соваться в Вашингтон.

Его собеседники находили эти разговоры весьма необычными, тревожными и даже противоречащими всякому здравому смыслу, а потому часто не понимали конфиденциального характера звонков и делились их содержанием с другими людьми. В результате новости о внутренней активности Белого дома попадали в свободное обращение. Однако это была не столько внутренняя активность Белого дома – хотя именно так ее называли в прессе, – сколько брожение мыслей президента, которые меняли направление едва ли не быстрее, чем он успевал их выражать. И все же в его высказываниях были некоторые повторяющиеся мотивы: Бэннона пора гнать, Прибуса тоже, а Кушнер нуждается в его защите от других агрессоров.

Так что теперь, когда Бэннон, Прибус и Кушнер изо дня в день вели войну друг с другом, их противостояние существенно усугублялось непрерывной кампанией по дезинформации, которую возглавлял сам президент. Вечный скептик, он считал каждого из членов своего внутреннего круга проблемным ребенком, судьба которого была у него в руках. “Мы грешники, а он бог”, – говорили одни. “Мы служим президентскому гневу”, – вторили другие.

* * *

В Западном крыле каждой администрации, по крайней мере со времен Клинтона и Гора, у вице-президента была некоторая независимость. Однако вице-президент Майк Пенс – запасной игрок администрации, на длительность работы которого по всей стране делали ставки, – был полным ничтожеством, улыбчивым типом, который то ли противился собственной власти, то ли не мог с ней справиться.