я смотрела, разинув рот, как удушающий смрад чумы, едкие миазмы заразы сходят на греков мне одной видимым облаком, вылетавшим из совершенных уст самого Аполлона и разраставшимся, полнясь всеми подвластными его лечению болезнями. Он наложил на них проклятие незаживаемых гнойных язв, надрывающих плоть, жгучей лихорадки, испепеляющей тела, свистящего и хриплого удушья и безответных молитв. Греки будут просить у него пощады, исцеления. А он – глядеть, как они умирают.

Десять дней мы все наблюдали за ними. Греки лихорадочно жгли умерших, но множились тела быстрей, чем разгорались погребальные костры. Зараза носилась по лагерю, незримая и смертоносная. Даже издали, с умягченных подушками лож – рабы перенесли их к краю внутреннего дворика, чтобы и родители наблюдали вместе со мной, – я чуяла отчаяние и ужас наших врагов. Андромаха с сыном на руках тоже была здесь, исполненная надежды и натянутая как струна.

Гектор, разумеется, скакал впереди троянцев. Наши воины воспрянули духом, опьянели от такой удачи. Некому теперь дать им отпор. Греки истощены, столь многие из них больны и умирают или умерли уже от насланной Аполлоном чумы. Держатся еще, но из последних сил, и вряд ли смогут дальше сопротивляться. Прекрасное видение вставало перед нами – конец войны, до которого остался лишь шаг. И только я одна, во всей семье и во всем городе, в это не верила.

Курившимися ли во славу него алтарями или другим чем греки Аполлона умилостивили, но одиннадцатый день народился свежим и ясным. Мерзкие миазмы, окутавшие греческий стан, выжгло восходящее солнце. И мой неустрашимый брат вновь повел отряды в бой с измученным врагом.

В тот вечер Гектор возвратился на закате и сообщил, ликуя, что хоть недуг и не терзает больше греков, однако же Ахилл воевать за них отказывается. Он и мирмидонцы его в битве не участвовали. И правда, летучая колесница Ахилла, узнаваемая безошибочно и неизменно оставлявшая за собой обезображенные, изрубленные тела наших мужей, сыновей и братьев, на поле битвы теперь не появлялась.

Если Ахилл от войны устранился, победа за нами – это знали все троянцы. Недели минули, но уверенность наша лишь возрастала. Пусть греки пережили чуму, без Ахилла им ни за что не победить. Ждать осталось недолго. Измученный взгляд Андромахи засветился, робкая улыбка приподняла уголки ее губ. Мать не сидела уже с деревянной спиной, отпивая из чаши. А прекрасное лицо Елены оставалось безмятежным, как и всегда.

Я же в тревоге обкусывала сухие, потрескавшиеся губы. Не предвидя избавления, объятая едким ужасом перед какой-то нежданной бедой.

На призрачной заре мы вновь заняли крепостные стены – ряды бесполезных зрителей, ожидающих решения собственной участи. Десятилетнее каждодневное однообразие войны, беспомощность и безысходность, пригвождавшие нас к месту наблюдателей, – прервутся ли в конце концов?

С берега вместе с приливом накатывал туман, стелился белым дыханием взволнованного моря. Он окутал вражеский стан, протянул свои щупальца к кострам троянцев, рассеянным у крепостных стен. Мы приготовились, весь безмолвный город сплотился в этом нескончаемом мгновении. Каждый из нас, наверное, затаил дыхание, когда воины встали в строй, готовые к бою.

Но вокруг по-прежнему царила зловещая тишина, нарушаемая лишь сиплым криком одинокой птицы, парившей прямо у нас над головами, да пугающе громкими хлопками ее крыльев.

А потом из мглистой мути донесся грохот колесницы. Стоявшая рядом Андромаха замерла. Мы ждали наступления троянской армии, но, похоже, греки, хоть и трудно было в это поверить – истощенные, разбитые почти греки, – опередили нас, не дав и шагу ступить. Из редеющего тумана надвигалась, ширясь, тьма, и вдруг раздался оглушительный многоголосый вопль, отразившийся от древних троянских камней. До жути памятный шлем сверкнул в первых бледных лучах солнца, блеснули доспехи, всем нам знакомые.

Судорожно схватив меня за руку, Андромаха ахнула.

– Ахилл вернулся!

Я покачала головой, вгляделась, прищурившись, в могучего воина, горделиво правившего колесницей, понукая лошадей, в окружении мирмидонцев, чай отказ воевать мы сочли было своим спасением.

– Нет, Ахилл сейчас один, – прошептала я.

Потому что увидела, как сидит он в уединении, погруженный в раздумья, такой же угрюмый, как дотлевающий рядом костер. И решительно смотрит в сторону моря, а мать его нимфа наблюдает за ним, и черные глаза ее светятся радостью.

– Это не Ахилл, – выдохнула я слова Аполлона, обжегшие гортань.

Но Андромаха меня не слышала – оцепенела, в ужасе округлив глаза.

– Гектор.

Разумеется, мой брат первым бросился наперерез колеснице, разумеется, не стал смотреть, как косят его воинов. Я ощутила серебристую гладкость угрозы, подрагивавшей, будто бы на тугой тетиве Аполлонова лука, нацеленного вниз, на воюющих, и поняла, что один из двух мужчин, схватившихся тотчас внизу, на песке, непременно умрет.

Я ощутила, как в далекой тиши опустевшего лагеря мирмидонцев вдруг замер, напрягшись, Ахилл, как, резко обернувшись, глянул он туда, где под стенами нашего города кипел далекий бой. И в тот же миг увидела невозможное – как щит Ахилла повалился в пыль, а сам он, не устояв на подогнувшихся ногах, упал навзничь, и знаменитый оперенный шлем скатился с его головы.

На мече Гектора блеснула кровь – алый отсвет даже мы со стен увидели.

Я замерла. Порой во сне, понимая, что сплю, я будто попадала в ловушку событий, развертывавшихся в дремлющем сознании, и никак не могла вырваться. Теперь, когда все вокруг ошеломленно переглядывались, глазам своим не веря, возникало похожее чувство.

Не успел Гектор там, внизу, снять с него доспехи, как налетели мирмидонцы, засуетились вокруг беззащитного тела, намереваясь уберечь его. Вокруг мертвеца закипела новая битва – грубая, отчаянная схватка за изодранные, окровавленные останки неизвестного, бившегося в Ахилловых доспехах.

Уяснив, какая весть разнеслась среди воинов, Приам сокрушенно повесил голову.

– Это не Ахилл, – сказал он.

Я пошла прочь – устала, да и тошно сделалось. Мочи не было уже смотреть на эту бойню. Брела, уставившись под ноги, на мостовую, силясь отыскать истину, затерявшуюся в заглушающей разум боли, от которой трещала голова. Она таилась где-то там – сверкающая жемчужина, дразняще близкая, но недосягаемая. Ах если бы только Аполлон показал мне отчетливо, дал проследить, откуда придет к нам погибель, понять, какой облик примет наша судьба.

Снова я молилась в его храме. Но не о нашем спасении. Хотела лишь узнать, как долго еще продлится пытка ожиданием. Но окутанный благовонным дымом каменный Аполлон бесстрастно смотрел в никуда, поверх меня, павшей ниц к его ногам. А на поле битвы свирепствовала война. Мгновения растягивались в вечность, и все же время как-то шло. Вне сумрачных пределов храма вечерело – гряда тяжелых облаков понемногу