Когда все только начиналось, я думала, что война завершится великим пожарищем, чудовищной вспышкой неукротимого насилия, что ворота наши возьмут приступом, а башни разрушат. Но схватка близилась к концу еле-еле. Казалось, победители придут изничтожать нас, устало перебравшись через горы трупов, а мы примем медленную и неминуемую смерть, закрыв глаза и склонив головы.

Словом, исчезновение греков всех застало врасплох. Весть принеслась к нам из-за поля битвы – собравшись на стенах, мы увидели, что песчаный простор вплоть до самого мерцающего моря пуст. И ни одного корабля. Лазутчики, возвратившись, это подтвердили. Армия пропала так же внезапно, как явилась.

Мои ошеломленные сородичи-троянцы не смели в это поверить. По толпе разбегались искрами изумленные улыбки, радостные вздохи. Ворота Трои распахнулись, и горожане хлынули наружу.

Последовав за ними, я ощутила, как почва уходит из-под ног. Уж не разверзнутся ли недра, не затянут ли весь город, не задохнемся ли мы под землей, вместо того чтобы сгинуть в пламени, как увиделось мне и как предрек Гекубе сон о проклятом сыне?

Прибрежный ветерок овеял меня, взлохматил волосы. Я набрала соленой свежести в грудь. И глаза защипало от слез. Все завораживало – рябь волн и блеск воды, сырой от пенного прибоя песок и купы спутанных водорослей, носимых течением. Я смотрела вокруг и наглядеться не могла, даже глаза заслезились от морской соли.

Заметив коня, кажется, сразу его узнала. Будто завидела вдали знакомого, а потом, когда он вышел из ослепляющего солнечного света, различила его лицо как следует. Так вот она, подумала я. Уловка. Вот наконец наша смерть.

Громадный, он высился над нами, склонив бессмысленную морду к морю. Огромные доски, связанные вместе в ноги-столбы, вверху соединялись внахлест с тщательно подогнанными пластами округлых боков, длинной покатой спины и согнутой шеи. Как они сделали его, откуда здесь, на берегу, набрали столько дерева, гадали мы во-первых, а второй вопрос – зачем они его сделали – и вовсе захватил умы до дрожи возбужденного собрания. Сработан нескладный конь был грубовато, однако мастера не поленились и гриву ему сплести из тростника, и обтесать его, сделав хоть и пугающим, но в своем роде красивым.

Мой согбенный летами и истерзанный горем отец Приам приблизился к коню. Прошелся мимо взад-вперед, осмотрел его внимательно и уже хотел было потрогать, но в последний миг, засомневавшись, отдернул руку.

– Антенор?

Советы Антенора в Трое чтили, но не я одна помнила, как настойчиво он просил Приама десять лет назад вернуть Елену грекам в придачу с любыми дарами, какие только найдутся, лишь бы выторговать мир, и как отец мой, обернувшись к Парису, увидел в глазах сына тлеющую обиду. В тот день Антенор, взмахнув плащом, гордо удалился из дворца – мудрость его отвергли в угоду царскому сыну, не желавшему расставаться с похищенной у другого женой.

Я подумала обо всех, погибших с того дня, и содрогнулась, вдруг ощутив холодный напор их безмолвной густой толпы, дымными взорами созерцавшей коня вместе с нами.

– Дар богам, – изрек в конце концов Антенор. – Их покровительнице Афине, могу поспорить. В честь нее греки поставили его здесь, дабы купить милость богини и благополучно вернуться домой.

Вздох облегчения всколыхнул толпу. Как ласкали слух и утешали эти слова, как всем хотелось в них верить, как все благодарили мудрого Антенора за столь знаменательное высказывание, за ручательство, что греки и правда ушли!

– Заберем его! – крикнул кто-то из собравшихся, и возглас эхом разнесся по рядам, люди дружно закивали, заулыбались, представляя себе, как это будет. – Заберем его в город и сами принесем в дар Афине, пусть нам благоволит, а не им!

Видимый мир засосало в черную воронку ужаса. Увязая в нарастающей панике, я ринулась вперед через довольную толпу, ощупью протискиваясь к отцу, дыша все тяжелей и чаще.

– Глупцы! – раздался крик, но не мой.

В стянутом в узел сердце толпы я остановилась, разыскивая голос, так внезапно выступивший против всеобщего безумия. Возмущение на лицах окружающих, раздосадованных моим вмешательством, переплавилось в изумление и растерянность, а потом внезапно перешло в испуг, ведь тотчас над нашими головами мелькнуло, рассекая воздух, тяжелое копье, да так близко, что сопутствовавшее ему дуновение взлохматило мне волосы.

Нет, греки не напали из засады, хоть сначала с испугу вокруг завопили именно об этом. Покрутив головой в поисках кричавшего, я увидела жреца Лаокоона, стоявшего поодаль от остальных троянцев спиной к берегу, так и не опустив вскинутых над головой рук, хотя копье его уже торчало, дрожа, в деревянном боку гигантского коня.

Потрясенная толпа смолкла, и он повторил:

– Глупцы! Да неужто вы ослепли? Сразу же видно, что это уловка!

Лицо его исказилось от гнева, грудь вздымалась, а слова летели в нас, как плевки. С собой Лаокоон привел двух малолетних сыновей, и те глядели на отца изумленно, будто и не узнавая.

Надежда занозой вонзилась в грудь. Я не одна, не одна все поняла и, испытав от этого горячечное облегчение, вдруг разразилась благодарным смехом, да таким хриплым и резким, что и сама не ожидала. Окружающие отпрянули, знакомое презрение скривило их лица, и вокруг меня образовалась пустота. Ну и пусть. Главное, что Лаокоон тоже почуял опасность, а ему поверят. Я уповала на это отчаянно, лихорадочно, до ломоты в костях. Ему должны поверить, поверят непременно.

И тут в темя вонзился белой вспышкой клинок света, да так, что череп затрещал. Я извивалась, словно рыба на крючке, а Аполлон опять взламывал мой разум, и лучи прозрения, терзая и сводя с ума, прожигали нежную ткань мозга, открывая мне в череде разрозненных образов, что будет дальше.

Лаокоон гневается. Толпа колеблется. Все застывает на миг: на чаше весов наша судьба. А после раздается вопль, крик боли и ужаса, высокий, тоненький, и исходит он от младшего из сыновей Лаокоона. А старший бьется безмолвно – крик его задушен гнетом чешуйчатых колец, уже обвивших детское тельце.

Я что-то кричала в песок, силясь подняться, но, вновь ослепленная пронзительной вспышкой, опрокинулась, ударилась головой о камень, и затылок смочился теплой кровью. За скопищем напуганных людей я не видела происходящего, однако знала все и так: две гигантские змеи, взметнувшись из моря, обвили сыновей Лаокоона. И его самого, бросившегося разнимать блестящие, переливчатые кольца, схватили тоже. Я почуяла тот миг, когда лица мальчиков средь шевелящихся чешуек, побледнев, застыли, когда и Лаокоон увидел это, а после клыки пронзили шею жреца и по жилам его растекся яд.

Крики. Топот убегающих ног. Объятая страхом и паникой, толпа бросилась прочь