а если и видела – не знала в лицо. Боевыми подвигами его не интересовалась, не волновали они меня до тех самых пор, пока он не озлился на Агамемнона за похищенную невольницу. Тогда я стала опасаться, что Ахилл, отказавшись воевать, преподнесет победу троянцам и кто-нибудь, может, сам прославленный Гектор, лишит меня привилегии убить собственного мужа. А теперь, узнав, как Ахилл лютует вновь на поле боя, прониклась к нему почти приязнью. Вообразила ярость и скорбь, теснившие его грудь, и безжалостное упоение, с каким шагал он, должно быть, сжимая копье, по троянской земле, готовясь выместить свой гнев на целой армии. Зависть терзала меня. Если бы и я могла, вооружившись мечом и копьем, отправиться вместе с ахейским воинством, когда-то глядевшим молча, как гибнет моя дочь, то удовлетворялась бы тем же и, подобно Ахиллу, остановилась бы, лишь отыскав того самого убийцу. Я сделала знак гонцу: продолжай.

– Сначала Гектор не собирался бежать. Стоял совсем один перед городскими воротами, а царь Приам глядел на сына со стен и истошно кричал.

Эгисф тихонько сглотнул. Представил, может, как отец наблюдал смерть сына, подобно самому Эгисфу, наблюдавшему когда-то смерть отца. А царь Приам, этот старец, тем знаменитый в наших землях, что пятьдесят сыновей родил, скольких из них уже оплакал? На один ошеломляющий миг передо мной разверзлась суровая истина: все загубленные дети, все муки и скорби сплелись в один жуткий клубок, эхом из прошлого докатилось до нас насилие, пронизавшее легенды о праотцах Атрея, вновь поднималось оно приливной волной, необоримо затягивая всех.

– С сотнями лучших наших воинов сразился Гектор и выжил. Но Ахилл взошел над полем битвы как могучее, яростное солнце, и когда он ринулся в бой, отвага изменила Гектору. Он бежал от Ахилла, как в страшном сне, сломя голову мчался вдоль городской стены в поисках убежища, которого не было. Напрасно метнул он в Ахилла копье, без толку упавшее на землю, скользнув по огромному щиту. А когда Гектор, призвав все свои силы и мужество, бросился на Ахилла с мечом, стольких греков отправившим в мир иной, тот вогнал ему копье прямо в горло.

Я выдохнула.

– Благодарю за такие вести. Раз Гектор убит, значит, скоро встретим наших воинов дома.

Но не теперь, уж это точно. В проемах окружавших зал колонн я видела столбы ночного неба, освещенного лишь звездами. Сигнальные огни не зажглись пока. Троя держится. А когда падет, я первой в Микенах узнаю об этом.

– Но это не все, – сказал гонец.

Когда я упомянула о встрече воинов, он вновь вскинул глаза на Эгисфа. Но высказывать свои мысли, конечно, не отважился бы.

– Да? А что еще?

– Испуская дух, Гектор просил Ахилла отдать его тело отцу. Но гнев Ахилла не умалился еще, хоть поверженный к его ногам убийца Патрокла истекал уже кровью на песке. Он сорвал с Гектора доспехи. Проткнул его ступни, в отверстия продел ремни из воловьей шкуры и привязал мертвеца к заднику колесницы. А потом потащил по земле на глазах у родителей Гектора, так и стоявших на городских стенах. Вопли царицы, говорят, до самого моря доносились, до наших кораблей. Ахилл поклялся скормить труп Гектора собакам, а если бы мог, сам бы, наверное, сырьем его съел.

Я сохраняла полную невозмутимость.

– Что ж, превосходные вести. Сегодня ты непременно останешься здесь и отдохнешь – все удобства дворца к твоим услугам, мы же весьма благодарны тебе за подробный рассказ. Сообщи еще только одно, если знаешь.

Он глянул на меня. Я видела, каким усилием иссечено лицо этого юноши – он принужден был называть меня царицей и делать, что велю, а сам, посматривая на Эгисфа, занявшего трон его царя, все время лихорадочно гадал, наверное, как накажет Агамемнон по возвращении такое вероломство.

– А уже завтра, – поспешно добавила я, – можешь отправляться в путь, взяв золото от нас в благодарность. Торговое судно с гончарной посудой и драгоценностями на продажу отплывает в Этрурию, наверняка на борту отыщется место для столь находчивого молодого человека.

Узнав, что скоро сможет отсюда убраться, он чуть заметно вздохнул с облегчением. И спросил:

– Что еще ты желаешь знать?

Я подалась вперед.

– Есть вести о Елене? Не слышал ли, жива моя сестра, видели ее?

– Греки иной раз замечают ее. На городских стенах, среди троянцев, но узнают безошибочно даже издали. Она жива, а большего мы не знаем.

Иного я и не ожидала. А позже, отправившись бродить по спящему дворцу, все время возвращалась к ней мыслями. Дочь, покинутая Еленой в Спарте, превратилась уже в молодую женщину, тогда как моя блуждает теперь во мраке подземного царства. Думала сестра о Гермионе, которая совсем еще малышкой была, когда они с Парисом крались под покровом ночи к поджидавшему их кораблю? Нынешнего возраста Гермионы Ифигения не успела достичь – младшая двоюродная сестра переросла старшую, навечно оставшуюся четырнадцатилетней. Мать Гермионы тем временем прохлаждалась зачем-то при заморском дворе, годы утекали сквозь пальцы, а их ведь не вернешь. Да если бы моя дочь обитала в этом мире, я добралась бы до нее всем армиям и океанам вопреки. А Елена жила в разлуке со своей, и ничего.

Я досадливо вздохнула. И тут откуда-то из пустоты донесся поспешный, настойчивый шепот. Я застыла и, не двигаясь с места, обратилась в слух.

Низкие, хриплые мужские голоса. Не дрожащие от старости и не высокие, как в юности. У меня перехватило дыхание. Послышался глухой стук, затем шорох – что-то неживое поволокли. Попутные проклятия, всхрап сдавленного смешка, грубого, безрадостного. А после – звук затихающих во тьме шагов. Вздох ветра над морем и воцарившаяся вновь тишина.

Я провела во дворе всю ночь, пока рассвет не просочился тусклым призраком из-за горизонта.

А после проспала допоздна. И, когда встала, деловитая суматоха утра уже улеглась, сменившись, как обычно, тихим гудением дня. Направляясь в тронный зал, я миновала столпившихся в проходе стражей Эгисфа. Оглядевших меня, сверкая глазами. Утробный рык да свирепая осанка этих здоровяков служили предостережением всякому жителю Микен, надумавшему бы задавать вопросы о моем новом супруге, поселившемся во дворце. Меня заверили, что они будут защищать нас, пока длится ожидание. Но ожидание уж очень затянулось. Я сомневалась уже, что в их все удлиняющихся взглядах вижу почтение – почтение к царице, благодаря которой они стали стражами царя. Что же замечала я? Жажду действия?

Уверенность моя была тверда. А вот выдержка поизносилась. Так, может, и с ними происходило то же, может, всеобщее терпение уже