искать. А уходить всегда больно. И всегда приходится за это платить.

Стефан бросил на землю махорку и затоптал огонёк. Присев возле Вени, он замазал рану густой пастой из стеклянного флакончика, припрятанного в том же мешочке, где раньше хранились монеты, и перебинтовал тут же оторванным от рубахи лоскутом.

— Жалко лапу, — обронил Венька, наблюдая за действиями странника.

— У тебя ещё три целых осталось. До конца жизни хватит, — весело откликнулся Стефан. — Как же ты жителей обвёл?

Венька принюхался к мази и громко чихнул.

— Как всегда. Мурчанием сновидение вызвал. Без трав обошёлся. Мгновения хватило. А колодец разнёс эхом.

Стефан затянул ткань, проверяя, чтобы не осталось зазоров и мазь не смогла вытечь.

— Повезло им. Я давно снов не вижу.

— Что будет? — с тревогой спросил Венька, когда Стефан, подняв его на руки, усадил к луке седла.

— Начнут учиться жить. И за поступки отвечать, не надеясь на чудо. Как и должны. — Стефан забрался позади кота. — Они быстро забудут, не переживай. Найдут друг в друге утешение.

Деревня позади теперь казалась лишь размытым воспоминанием. Очередной запятой в линии пути.

— Сердце не от моря солёное, — внезапно сказал кот. — А от слёз, пролитых не тобой, но из-за тебя. Верно?

— Верно, — неохотно подтвердил Стефан.

— И маешься ты. Места себе не находишь.

— Тоже верно. Раз нас судьба переплела, не стану больше врать. Я много зла сделал. И продолжаю делать, хоть и пытаюсь уравнять добродетелью, — вздохнул Стефан, крепче прижимая к себе напрягшегося всем телом кота. — Учу всех, что нельзя за других решать, и сам же нарушаю правило. Но иначе не могу. Алла, хоть и не ведьма, какими детей пугают, но толк в травах знает. Прикопала мешочки по кругу деревни, чтобы никто навредить не мог. Вы с ней долго вместе были, почти единым целым стали. Потому и нужно было, чтоб ты отвязался от места, своей кровью землю окропив, и добровольно ушёл, а не силком тебя утянули. Помнишь, я про семью рассказывал, с которой в разлуке? На том свете она давно. Видеться с ней и мог, разве что в собственных сновидениях. Вот и пытался то ли покой отыскать, то ли конец, шатаясь по миру. Много чудес увидал. Разных чудовищ встретил, и всю душу положил на их уничтожение. Не выдержала она. Истлела. Только вот не знал я, что сновидения напрямую с душой связаны. Всё, что в ней таится, раскрывается, когда человек мягок, расслаблен. Беспомощен. Как при дремоте. А без души не смог больше родных видеть. И такая злоба чёрная меня взяла, будто в бездну ухнул непроглядную! Про колодец тебе рассказывал? Так вот во мне, кроме топкого ила и гнилостной тины, ничего не осталось. Ни капельки! Чем гордился, с чем считался, — всё отринул. Искал, как вернуть способность с закрытыми глазами в мечтах оказываться, да никто даже перед страхом смерти не подсказал. Пока молва о чуде не пошла, которое сновидения навевать может. — Стефан снова погладил замершего кота. Тот, казалось, не мог ни сказать, ни шевельнуться, и лишь беспомощно водил глазами по округе. — Ты прости, если что. Больно не будет. Не должно. Мазь эта не только кровь сворачивает, но и тело каменеть заставляет. И у меня её предостаточно. Нам теперь с тобою долго вместе быть. Пока ты не научишься и мои сновидения показывать. А потом весь мир ими накроем. Чтобы каждый думал, что родные мои живы. И чтобы они сами в это поверили.

— А я уже научился, — внезапно раздался вибрирующий голос.

Стефан, отшатнувшись, как от удара, зажмурился. Закружилась голова.

— Что?

— Говорю, неплохой ты парень! Не потерянный, но потерявшийся. Задремал, что ли? Устал, поди, сильно. Дорога вымотала.

Странник медленно открыл глаза.

Старик отпустил его руку и, утерев рукавом рот, покачал головой:

— Соль у тебя на сердце. Щиплет, спать не даёт. Мучает. Проела дыру уже, через которую ветер свищет. Ко мне вся деревня обращается за советами, хоть и забывает об этом в суете дней. И тебе дам. Нет человека, не способного на что угодно, как поговаривал один мой друг. Особенно, когда желудок полон, а голова — пуста. Пойди, поешь от души, отдохни, выпей — и пройдёт вся печаль.

— А… — мужчина растерянно обвёл улицу взглядом. — Отец, не серчай. Но что я тут делаю? Будто песок в глазах… Помню, что ехал, потому как слышал про деревню… Но что?

— Устал ты, устал, — повторил дед. — Вот мысли и путаются. Сам же сказал минуту назад, что зовут Степаном, а приехал, потому как молва о деревне далеко зашла. Вот и решил проверить.

Степан радостно вскрикнул:

— Точно! Молва! Молва вела меня… Но про что?

Старик хохотнул:

— Как про что? Так про брагу местную. Медовую. Верно? Или нет?

— Или нет… — эхом отозвался Степан.

— Да, да, — успокоил его собеседник. — Иди, не сомневайся. Такой браги нигде не найти больше. Скажи корчмарю, что от Звенимира пришёл, — он улыбнулся. — От меня, то есть. А лучше — «от деда Вени». Он так точнёхонько поверит, не сомневайся.

Звенимир пошарил в кармане рукой, аккуратно замотанной в тонкий лоскут ткани, и, достав монетку, протянул Степану:

— Бери презент. От того друга моего осталась.

Степан, всё ещё топчась на одном месте, взял монетку и нахмурился.

— Красивая. Не видел таких никогда.

— Потому как друг-то не из наших мест был, — улыбнулся дед Веня.

— Был? А теперь где?

— Помер недавно. Решил с котом одним поиграть. Забыл, что молодой кот или старый, а всё равно охотник. Его чтоб перехитрить, надо не только паутину плести, но и самому в неё не угодить. Ну и сгинул. Бешенство, верно, подхватил. Или проказу какую, — старик беспечно пожал плечами. — Мне неведомо.

— Тогда оставь себе монету, — предложил Степан. — На память.

Звенимир подмигнул:

— А мне не надо. У меня в памяти останется, как он накормил меня перед своей смертью. Досыта.

Обратная сторона Луны

Вита крепко сцепила под столом руки, когда старуха поставила перед ней глиняную чашку с неприятно пахнущим варевом. От напитка поднималась ниточка дыма и, кружась в свете свечи, отбрасывала на земляной пол причудливые тени.

— Это чего такое, а? Пить надобно?

— Пить, — скрипучим голосом подтвердила старуха и тяжело опустилась на соседнюю табуретку.

— Боженькой клянётесь, что теперя красивая буду? По-другому я не согласная, — предостерегла Вита.

Старуха фыркнула:

— Вот ещё. С Богом нам не по пути — они у нас разные. Он где? То-то же. Никому того не ведомо.