показаться невоспитанным. Сначала мама, а потом и сестра учили, что нельзя приходить к столу с пустыми руками.

Зажав купленное печенье под мышкой, Миша налил кипяток, кинул в него предложенные пакетики чая и сахар, и вернулся к Алевтине Игоревне.

Старушка отхлебнула из стаканчика и благодарно улыбнулась. Миша подвинул к ней печенье.

— Угощайтесь. Оно вкусное, с шоколадом.

— Спасибо.

Минут двадцать они молча наслаждались перекусом, пока Миша не решил, что ехать в тишине скучно.

— Вы одна путешествуете?

— Да.

— И я. Новую жизнь начинаю. У меня сестра замуж вышла, а мы с её мужем… Ну, не очень ладим. Он хороший, правда! Просто пытается из меня вылепить кого-то, похожего на него самого. А я не хочу, мне и таким хорошо. У нас с сестрой после того, как мама умерла, квартира осталась, но она маленькая, троим взрослым находиться трудновато… А ещё дети родятся же когда-нибудь. Так что еду вот в Тобольск.

За окном мелькали деревья, дома, улицы, поля и снова деревья. Поезд мерно покачивался. В такт ему тихонько плескался чай.

Откровенничать оказалось легко, особенно с незнакомым человеком, который вскоре исчезнет из жизни. Такому можно рассказать что угодно, не боясь осуждения. Он словно призрак: вроде есть, но не успеешь и оглянуться — уже пропал. Или просто сошёл на своей станции.

Это поняла и Алевтина Игоревна и заметно расслабилась:

— Сестра отпустила? — поинтересовалась она, макая печенье в чай.

— Да она и не знает, если честно. Я думал, что останусь в городе. Пойду работать, комнату сниму. Но мы с ней разругались в последний раз, наговорили друг другу всякого. Муж её влез ещё, я ему тоже пару ласковых сказал… Вот она и крикнула, чтоб катился на все четыре стороны, и что если на улице меня увидит — в лицо плюнет. Это она со злости просто, вы не подумайте, Юлька на самом-то деле ничего такого не сделала бы никогда… Но я психанул. В рюкзак вещи покидал и выбежал из квартиры, сказал, что не вернусь больше. На вокзале переночевал, а потом подумал, что можно ведь, и правда, покатиться. Купил билет на первый попавшийся поезд. Тяжело, конечно, далеко от дома уезжать, но и жить так, как жили, то ещё удовольствие. Не знаю, смогу ли один справиться, но выбора-то у меня и нет особо…

— Посмотри, Миша, — старушка сделала акцент на имени и указала на окно, — видишь, как пути усеяны жёлтыми цветами?

— Ага.

— Одуванчик растёт там, где сумел пробиться сквозь землю. Это может произойти между шпалами, и на пустыре, и в парке — кому как повезёт. Но он не сдаётся. Когда ему кажется, что жизнь становится невыносимой, отпускает часть себя. Семянки разлетаются по воздуху, ищут своё место. Лучшее. Там, где будет простор. Если уж одуванчик на это способен, почему думаешь, что ты не справишься?

Миша не ответил, задумчиво разглядывая полосу вдоль железной дороги. Слова Алевтины Игоревны его задели. И в то же время вселили уверенность.

«Что я, беспомощный? Не пропаду. Не понравится Тобольск — рвану дальше. А захочу — вернусь домой, и пусть Юлька только скажет чего. Да она и не скажет, я её знаю. Сама, скорее, начнёт обратно звать, как поймёт, что я не пошутил», — подумал Миша, и тут же спохватился:

— Простите, что вывалил тут на вас и даже не спросил, куда сами едете. Куда, кстати, если не секрет?

— До Невьянска. Я всегда езжу дотуда.

— Отдыхать? Или домой?

— К дочери с внучкой. Они меня должны встретить. Но не встретят.

— Почему?

Алевтина вздохнула:

— Не знаю, Миш. Никогда не встречают. Наверное, забыли, закрутились. А сама я спуститься не могу. — Она указала на забинтованные колени.

— Ударились?

— Нет, гонартроз развился.

— Какой-какой троз?

— Болезнь это такая. Суставы закостенели, не сгибаются. Вверх ещё поднимаюсь по лестнице, а вниз никак. Пробовала как-то раз. Не получилось. Теперь боюсь и шаг сделать.

— Ерунда какая! Не, я не про болезнь, а про дочь вашу. И внучку. Как можно не встретить? Знают же, что сами не доберётесь! Тем более, небось только к ночи поезд приходит! Как не боятся? Или они вас не звали? Простите…

— Звали. Поздно уже гадать, что и как. Ничего не изменишь. Да я их и не виню — у молодых своя жизнь.

— Нельзя так, — отрезал Миша. — Это хорошо ещё, что вам помогают с поезда сходить, а вот получится раз, что и помочь некому — все заняты. Что, до конечной поедете?

— Нет, Миш, тут ты тоже промахнулся. Никто не помогает.

— Что-то я не понял. — Миша нахмурился, отставляя чай. Он заметил, как глаза Алевтины увлажнились, но старушка тут же отвернулась.

— Все, кто, как ты, садится рядом, тоже расспрашивают, ругают дочь, предлагают поговорить с проводницей. Но после уходят. А другие и не замечают.

— И как же вы справляетесь?

— Никак. Потому и мучаюсь.

От злости перехватило дыхание. Больше ссор Миша не любил только показное сочувствие. Лучше совсем промолчать, чем дать ложную надежду, которая разъедает изнутри, но никогда не сбывается.

— Вот же гады, а! Не переживайте, Алевтина Игоревна, я вас сам спущу! Обещаю. И никуда не уйду.

— Спустишь?

— Ага.

— Ты меня? Спустишь?

«Ну, опять заклинило, — с горечью подметил Миша. — Она уже никому не верит, ни от кого не ждёт помощи. И я её понимаю».

— Да, — твёрдо ответил он. — И отвезу, куда скажете. А то как вы сами-то поедете? Ни в такси сесть, ни в автобус забраться.

— Ты же до Тобольска должен…

— Ну и что. На попутках доберусь, нестрашно. Или по ветру долечу. Я же одуванчик, сами сказали!

Алевтина Игоревна заплакала, уже не скрывая лицо от случайного попутчика. За простынёй раздалось похрапывание: соседи, наконец, улеглись на полках, но Миша не собирался занимать место, указанное в билете. Ему нравилось то, которое досталось.

* * *

Когда подъехали к Невьянску, Миша закинул рюкзак на плечи и помог Алевтине встать. Они медленно шли вдоль спящих пассажиров, стараясь никого не потревожить.

Проводница замахала руками:

— Вы куда, молодой человек, ещё не доехали до вашей остановки! Или покурить хотите? Так через две минуты трогаемся!

Миша оставил Алевтину Игоревну в тамбуре, оглядел платформу, едва заметную в тусклом свете фонарей, и присвистнул:

— Так и шею свернуть недолго. — Он с укором взглянул на проводницу. — Для кого такие платформы строите, для акробатов? Тут же полтора метра до земли!

Женщина огрызнулась:

— Я лично ничего не строю. Жалобу можете в РЖД направить.

— Будто кто эти жалобы рассматривать будет! Легче самому пойти