обрести прежний облик: за время болезни мои волосы почернели, как и положено было им по природе, а глаза сделались бездонными ямами, в которые страшно смотреть.

И кожа посмуглела настолько, что если бы я вышла сейчас на улицу, то не смогла бы избежать косых взглядов.

— Растопи камин, мне надо кое-что сжечь, — приказала я таким тоном, чтобы у Берты не нашлось смелости расспрашивать, весна почти перешла в лето, жечь камины в жару опасно для здоровья. — И камень этот отошли назад, я не могу принять от малознакомого мужчины столь щедрый дар.

— Как прикажете, ваше высочество, — Берта, казалось, была довольна. — Тут вот ещё какое дело, не успела рассказать, этот лорд, что приходил к вам, он обручён с леди Оливией Лаветт. Пока болели, и обручился, а ещё посмел письмо прислать, но он вам помог, так целители говорят, так что отказать не посмели, тем более её величество королева-мать хлопотала за лорда.

— Рада за леди Оливию, — хмыкнула я, испытав странную досаду, словно тот, на чью благосклонность рассчитывала, не выказал её в должной мере. Ну и прекрасно, совет им да любовь!

Приводя себя в порядок, принимая посетителей в лице Главной храмовницы, я не могла отделаться от ощущения, что за мной следят. Письмо было сожжено, однако подарок оставался в комнате, я не могла избавиться от него, боялась потерять, чтобы не подумали, что не хочу отдавать. Изумруд что-то шептал мне, но я не слушала.

Достаточно с меня алмаза Катринии, который настоятельница, к счастью, забрала с собой.

— Вы приступите к работе в главном зале, Ниара, — произнесла она на прощание. — Ваши способности должны послужить во благо сокровищнице.

Я ненадолго осталась одна в комнате, где ещё тлели уголья. Раскрыла окно, и ветер бросил мне в лицо фразу, от которой я отмахивалась всё утро, которую шептал изумруд, подаренный чужаком: «Me quoque fata regunt»

«Я тоже подчиняюсь року».

Надо немедленно избавиться от камня и больше никогда не носить броши с «вечерним изумрудом».

4

— Так странно: вы скрываете своё имя, я живу под чужим. В нынешние времена это модно: носить маску, — потомок лорда Рикона, второго советника короля, который спал и видел, чтобы лишить меня богатства, а там и жизни, чем-то напоминал своего прадеда, но с поправкой на нынешнее время.

— Маску носить было модно и много лет назад, — ответил я, присаживаясь в кресло посетителя. Вполне комфортное, обитое дорогим бархатом ярко-красного цвета. — Ваш прадед, или кто он вам, любил выставлять себя бедным, чтобы не оскорблять жадный глаз Аелиса Второго. И его кресла были не чета вашим.

— Как приятно поговорить с тем, кто воочию видел моего предка. Каков он был?

Хозяин, назвавшийся Альбертом, был выше моего современника, но внешность имел столь же невзрачную, как и его предок, та же жиденькая остроконечная бородка украшала подбородок, а густые усы, за которыми, несомненно, ухаживали, обрамляли тонкие губы.

— У него были такие же грустные большие серые глаза, как и у вас. Иной раз смотришь — несчастный человек, вынужденный нести бремя власти, а копнёшь глубже да посидишь в его жёстких креслах, напоминающих о пыточных подвалах его величества, и понимаешь: он просто завидует тем, кто знатнее его. Не спит по ночам, скрежещет зубами, но не может перестать об этом думать.

— Забавный, должно быть, был человек, — холодно улыбнулся Альберт и, откинувшись в роскошном кресле, скрестил пальцы рук, смотря на меня, как коллекционер на раритет, прикидывающий, так ли он ценен, как о нём говорят.

— Наверное, расстроился, что я исчез, хотел видеть моё падение, а тут такая досада.

— Вы знали, Дэниел, что он был причастен к исчезновению вашего отца? — по лицу хозяина пробежала усмешка, так похожая на гримасу. Но мгновение спустя он лишь внимательно наблюдал за моей реакцией.

— Нет, — коротко ответил я, чувствуя, как пламя рвётся из груди. Сердце грохотало, в висках стучала кровь, я едва сдерживался, чтобы не сорваться и не превратиться в зверя. Не разметать здесь всё в каменную крошку и не сжечь в первородном чистом огне хозяина этого логова.

— Я разбирал его дневники, довольно подробные, они теперь хранятся в моём личном архиве, как величайшее сокровище. Мой прадед был несчастным человеком, после вашего поражения он прожил пару лет и был казнён по обвинению в государственной измене. Имущество конфисковано, семья лишена титулов и земель. И виновата в этом та же женщина, что и погубила вас.

Альберт побледнел, его губы снова начали подёргиваться, а в глазах появилось выражение, свойственное побитой собаки. Любой на моём месте мог бы пожалеть этого человека, страдающего серьёзным недугом, но я видел за личиной болезни бессильную ярость и почти такое же желание отомстить, какое владело мной. Только моё было сродни глухому раздражение, оно было способно терпеливо ждать своего часа, человек же напротив напоминал бесноватого, чья злость сжирала душу.

— Но теперь вы довольно преуспели, — перевёл я разговор в миролюбивое русло. Власть придержащие одинаковы во все времена: потешь их самолюбие — и делай с ним, что хочешь. Особенно с незнатными выскочками. — Я заметил, получаете королевскую почту.

— Это так. Моё новое имя вписано в Книгу древнейших родов, милорд. Я богат настолько, что могу скупить всю землю в округе столицы, — Альберт снова улыбнулся и обвёл взглядом кабинет со шкафами из красного дерева, со светильниками из колхийского цветного стекла и толстенными книгами со стёртыми золоченными надписями, вероятно, столь редкими фолиантами, собранными со всего Старого света.

Я любил древние тексты и знал в них толк. Эта библиотека стоила целое состояние и была ценна для своего владельца. На корешках не было пыли, а в кабинете поддерживалась такая атмосфера, что человеку здесь будет прохладно, а книгам в самый раз.

— Сами видите, я в деньгах не нуждаюсь, во власти тоже, — продолжил Альберт чуть громче, когда молодой слуга бесшумно проскользнул в дверь с подносом, на котором дымился чайник для заварки, и стояли пара пустых чашек с блюдцами. Чисто-белые с маленькой серебряной завитушкой в виде буквы «В» и такие дорогие.

Фарфор из королевской мануфактуры дарили на свадьбы, передавали по наследству, ставили в маленьких витринах в гостиных, никто бы никогда не подал для чаепития гостю, которого видят в первый раз. Оливия любила роскошные, статусные вещи, от неё я и услышал впервые об увлечениях нового мира и старой аристократии.

Слуга медленно расставил чашки и налил в них заварки. По кабинету пронёсся лавандовый запах, похожий на прохладный поцелуй в щёку, и тут же исчез, разбавленный горячей водой, пахнущей