Петька вышел в комнату, служившую дяде Сереге кухней, нашел тряпку, скатал ее валиком и всунул в рот пришельцу, с некоторым усилием, поскольку тот выталкивал ее языком.

– Оревуар! – попрощался по-французски, поскольку ни английского, ни какого другого иностранного языка не знал, у них в школе, по странной закономерности, задерживались только учителя французского. Замок вставил в петли и сомкнул дужки.

Уснуть он, конечно, долго не мог, перенервничал все же сильно. Забылся уже часу в шестом, и тут в калитку начала звонить и молотить Ольга, сестра, с печальной вестью.

Следующие три дня прошли для Пети как в чаду. Мысль о том, что происходит в пустом соседском доме в Артюховске, не покидала его ни на секунду, но он не мог ничего изменить и только успокаивал себя тем, что ничего страшного случиться не может: плененный им парень был вполне здоров, когда Петя его покидал. А без воды человек может прожить пять дней. Кажется… По этой причине и похороны деда он перенес легче, чем если бы это случилось при других обстоятельствах.

На следующий же после похорон день первым утренним автобусом парень рванул в Артюховск. Родня была поражена черствостью любимого внука Федотыча, хоть и согласилась с убедительностью его доводов: дядя Коля в больнице, дом пустой, без собаки, а рядом вообще два нежилых дома. Дядька же на него надеется! К тому же, тетя Наташа собирается уезжать в отпуск, надо спешить заниматься. Тут он приврал: Наташа никуда уезжать не собиралась.

Едва заскочив во двор и швырнув сумку с вещами и другую – с сельскими продовольственными презентами для тети Наташи, Петя помчался в соседний двор. Увидев на двери новенький замок и свежую бумажную полоску, понял, что случилось худшее, и тут услышал женские голоса за соседним забором. Он едва-едва успел нырнуть за разросшиеся кусты сирени, как увидел пролезающих в лаз теток, затаился и хотел слинять по-тихому, но появившийся невесть откуда пес его планы нарушил.

Все это Петя рассказал следователю, а потом и приехавшим вчера родителям, которым сначала разрешили встречу с сыном в комнате для допросов, а сегодня, учитывая все обстоятельства, отдали под подписку о невыезде из Артюховска до выяснения всех обстоятельств.

– А что же мирюгинский сын? – вопросили подруги.

– Кто ж нам скажет, – вздохнула Катерина Ивановна. – Ну, хоть, по крайней мере, Мирюгины от всех претензий к Петьке отказались, Видно, хотят по тихому на тормозах все спустить. А могли и жизнь парню сломать за своего отпрыска. Чего их говнюк полез в терем? Вот где криминал! Как ни крути – замок он распилил! Грех говорить, но вовремя Федотыч помер: случись что с Петькой – не пережил бы! Единственный внук, кругом одни девки-внучки. А он беду чуял!

– Какую беду?

– Не знаю, какую, но чуял.

Давно душе Катерины Ивановны не было так комфортно, давно никто не внимал ей с таким искренним и жадным интересом, не говорил столько приятных слов, и она, махнув на все рукой, решила расколоться. В конце концов, чужой секрет, которым она собиралась поделиться с новыми подругами, был секретом умерших людей, и никому навредить ее несдержанность уже не могла.

В последний свой приезд в Артюховск Василий Федотович рассказал сестре о своей тайне, что мучила его последнее время и не давала спокойно жить. Ей, в тогдашнем ее состоянии, и не надо было бы этого рассказывать, Татьяна только-только начала оправляться от инсульта, но уж, видно, терпеть Федотычу дальше было невмоготу, как брадобрею в сказке про царя Траяна. Был бы Федотыч истинно верующим, он пошел бы в церковь да исповедался. Хотя ярым атеистом он тоже не был, с Богом у него были довольно сложные взаимоотношения, как у многих людей его поколения. Он признавал, что Бог существует, случались в его жизни моменты, когда с искренней мольбой он взывал «Боже, помоги!» или «пронеси, Господи!», но в церковь не ходил, попов терпеть не мог. При этом церковные праздники, как и все, отмечал широко и с размахом, а в первый день путины щедро обрызгивал моторку свяченой водичкой, тихонько бормоча короткую самодельную молитву.

Рассказать близким о своей находке он почему-то тоже не хотел, даже жене. Боялся неизбежных слухов, если жена проболтается? А в том, что она поделится с двумя-тремя подругами, он ни на миг не сомневался. Людского осуждения? Кто бы его осудил! Все землю топчут, всяк свой интерес блюдет.

Одним словом, рассказал Василий сестре про свою майскую находку – свой «улов».

– Не поверишь – до сих пор в глазах стоит! А я его – веслом, вниз по матушке – по Волге. А где-то тот гад, что его упокоил, безнаказанно землю топчет! Последнее время сниться он мне начал часто. К концу, что ли?

У Татьяны с речью уже получше стало, ее можно было понимать. Где бульканьем, где жестом, где слогом она сумела успокоить брата: никому ничего плохого он в своей жизни не делал, грехов на нем не так много, не то, что у других, на которых даже не подумаешь. И не такой уж страшный грех – не предать земле утопленника, учитывая все обстоятельства. Но в церковь все же велела сходить, свечку поставить за упокой безымянного убиенного. И подать просящим.

Пришедшей навестить подругу Кате тем же способом – полуречью, полужестами, полумычанием – поведала об исповеди Васи, о его переживаниях – как будто он страшнее греха за собой не знал! Все же в старости, в предчувствии конца на такие вещи по-другому смотришь.

– Все повторял: «За все сторицей платить приходится! Только бы не нашим детям!» Прямо как будто это и не Вася!

– Ну, а Татьяне-то каково было после его исповеди? В ее-то состоянии!

– Вот и я думаю, что этот его грех потяжелее будет! Не надо было ей этого рассказывать. С его ли приезда или уж так тому и быть – хуже ей стало, вскоре – повторный инсульт, и – привет.

– Странно, что и она об этом рассказать тебе решилась. Тем более, что говорить-то ей тяжело было.

– Я думаю, ей тоже невтерпеж в себе это носить было, в ее состоянии, хоть Ваське она душу облегчила. Тоже конец предчувствовала. Да и не видела она в том особого греха. Вот только как начинаю ее вспоминать, так до сих пор мне кажется, что она и еще что-то хотела мне рассказать, да так и не решилась. Все порывалась. Начнет-начнет – и замолчит. «Что, Таня?» – а она головой покачает и рукой махнет.

И тут прозвенел звонок.

– У тебя, Катя, прямо приемный день сегодня!

– Никого не жду!

– Ну, иди, встречай! Может, хорошего человека Бог послал.

* * *

Бог послал им Романцова с Салимгареевым. Удивление хозяйки при виде незваных гостей было вполне натуральным. При других обстоятельствах Катерина Ивановна была бы даже рада этому визиту. Уж она бы выжала из ментов максимум сведений: это у них нужда в ней, раз домой пожаловали, а не к себе пригласили на беседу! Но непринужденная дружеская обстановка, царящая сегодня в ее летней кухне, этой радости не способствовала. А куда денешься! Законы гостеприимства еще никто не отменял.

Хозяйка сделала приглашающий жест рукой, а ногой – слегка, для порядка – отпихнула захлебывающееся лаем рыжее недоразумение, путавшееся у нее в ногах. Недоразумение лаяло яростно, но от хозяйских ног не отлипало.