Он заставил себя отвлечься от Светки, подумать о работе, о скучном Кузьмине, и это ему удалось. Стало легче, паралич отступил, казалось, еще немного, и можно будет выкурить сигарету, принять душ, выпить чая и совсем покончить с утренним кошмаром. Но тут…

«Мехрибан», — дуновением непонятного ветерка нежданно влетело ему в уши. «Мехрибан, Мехрибан, Мехрибан!» — трижды прошептал он имя переводчицы, мечту о которой, оказывается, втуне лелеял, но всеми возможными силами от себя скрывал. Выходит, опять возмечтал и так вдохновился, что невероятного напора мощь забрала его с новой силой. Тенью мелькнуло: что он творит, откуда и зачем явилось ему это, затмившее даже нагую Светку, видение Мехрибан? Он сдурел? Совсем ослаб головой? Иностранка, мусульманка, источник повышенной опасности, табу, не подумай, советский, не тронь, не коснись — обожжет, что он творит?!

«Нельзя, нельзя!» — твердил он себе, но прекрасные предвкушения в противовес заклинаниям только крепли и натягивались в нем струной.

И он уступил, он сдался; сообразил, что, только сдавшись, сможет одержать над собой победу. Пальцы и простая механика возвратно-поступательных движений пришли ему на помощь. Последствия были постыдными, позорными, он тщательно справился с ними и быстро вошел в форму. Выкурил сигарету, принял душ, выпил чая и успокоился. Все ему было ясно и по физиологии совершенно объяснимо. Все, кроме одного.

Мехрибан.

Любовь людей начинается раньше романа.

Орел позвонил сам.

«Материализовался», — мелькнула в ней мысль, тотчас забитая нервом и страстью его слов.

«Светка! — заорал он в трубку. — Ривс попал под машину! Его в клинику надо, срочно! Ты — за руль, я с собакой — можешь? Или я за руль, ты с ним на заднем — можешь, Свет?!»

Господи, конечно, она могла. Даже если б совсем не могла, все равно бы смогла. Ради Ривса, ради Тольки, да просто по случаю горя, которое требовалось избыть, — всегда бы смогла. Где горе, там всегда первая в помощи она, Светка.

Через четверть часа Толькин «Жигуль» вырулил на трассу. Сам — за рулем, она сзади с огромной собачьей головой на коленях. «Терпи, мой хороший, — шептала она, — Ривсик, лапочка, терпи, все будет хорошо». Пес молчал, дышал еле-еле, берег в себе жизнь.

Анатолий гнал. «Кретин на „Волге“ во дворе сдавал назад, — горячечно объяснял он. — Ривс лаял, предупреждал. Ривс спасал какого-то ребенка, но этот кретин… бампером, а ребенок — ни царапины…» «Толя, ты тоже держись», — перебила его Светка.

С собакой, лежащей на вытянутых руках, Орел быстро-быстро засеменил к дверям лечебницы, Светка, забежав вперед, едва успела отворить перед ним щербатую дверь.

Капли крови метили на кафеле путь. Очередь из двух бабушек с кошками и мальчика с пятнистым догом проводила их глазами, но не решилась тормознуть.

Нечистый операционный стол. Врач в халате с пятнами, остропахнущий дешевым куревом и последствиями алкоголя, круглолицая, добрая, с толстыми икрами медсестра. Анатолия и Светку попросили выйти. «Док, — сказал Орел, — док, вы все сами понимаете, да, док?» Врач кивнул.

Возле машины закурили. Сперва молчали, потом Толя стал рассказывать Светке о том, что значит для него Ривс, которого однажды за пазухой принес домой еще живой тогда отец, какой он преданный, умный, забавный, веселый и как он его любит. Светка слушала, кивала, видела, что слезы у него близко, и все думала про себя: где же Ольга? Когда мужу так плохо, где жена? Спрашивать прямо не стала, слушала Толю, думала о Саше и о своем.

А потом во дворик вышел врач. Запалил «Беломорину», затянулся жадно.

— Что, док? — заторопился Орел. — Что?

— Прогноз неблагоприятный, — сказал врач. — Множественные переломы, потеря крови. Не мучайте друга.

— Что это значит, док?

— Пусть уснет.

В иные горькие минуты сила мужчин переходит к женщинам, возможно, для того они и существуют.

Если бы не Светка, Толька бы, возможно, упал.

Минут через сорок им выдали черный, тяжелый, еще теплый полиэтиленовый пакет, внутри которого был Ривс.

Анатолий держал его на руках, соображал хреново. Втискиваясь с Ривсом на заднее сиденье, зацепился, не смог сразу затащить в машину ногу в фирменном английском башмаке. Светка помогла, захлопнула за ним дверцу села за руль. Спросила негромко: «Куда едем, Толя?», ответа не дождалась; поняла, что ответ сейчас не важен, а важно хоть как-нибудь сдвинуться с места. Боялась — права получала на отцовской «Волге», «Жигули» совсем не знала, но справилась, толчками-рывками стронула машину, потом наладилась на плавность. Выехала со двора клиники, влилась в улочку, сперва малоэтажную, небольшую; в зеркало заднего вида видела его лицо — бледное, мертвое, никакое. «Куда, Толя?» — снова настойчиво спросила Светлана. «На Ленинские горы, — выдавил Орел. — Он так там любил…» «Ривс любил там гулять», — домыслила Светлана, представив себе Тольку и Ривса, со смехом и лаем несущихся по зеленой, почему-то майской аллее Ленгор среди гомона птиц и встречных эмгэушных спортсменов, и, представив, на мгновение им позавидовала. Не спрашивая более Орла, свернула на Бережковскую набережную, поднялась к «Мосфильму» и переложилась налево, к Ленгорам.

Оба молчали, но чем ближе становилась кромка леса, тем все неотвратимее делался для Светланы простой, убийственный к Орлу вопрос. Спросить не решалась, а не спросить было нельзя. «Толь, а скажи…» — начала было Светка и осеклась, не смогла. «Есть у меня лопата, есть, не волнуйся, — мрачно отозвался вдруг Анатолий. — В багажнике». Светка молча кивнула, удивленная его проницательностью. «Мы оба думали одинаково, — решила она, — или он каким-то образом читает мои мысли». Мгновенно вспомнился Саша, считавший подобную метафизику и всякую мистику вообще абсолютной чепухой. «Сашенька, где ты?» — спросила себя Светлана и тотчас снова вернулась к происходящему.

По старой просеке, на заскрипевшем по траве брюхе заехала на «Жигуле» в лес, он был по-осеннему неподвижен и хмур, что справа, что слева тянулось серое мелколесье. «Здесь нормально?» — спросила Светлана. «Нормально», — ответил Орел.

Светка заглушила мотор, откинула дверцу.

С величайшей осторожностью с Ривсом на руках Анатолий выбрался из машины.

Место для могилы нашлось быстро: на поляне, у приметной зеленой елочки. Светка предложила, Толя согласно кивнул и отвернулся.

Лопата оказалась саперной лопаткой на короткой деревянной ручке. Опустив Ривса на землю, Анатолий взялся за дело. Копать приходилось трудно, на корточках, на четвереньках, он изнемогал, исходил потом, прерывался для продыха, но, глянув на пакет с Ривсом, снова брался за лопату. Ни разу не перебился на перекур; курила Светлана. Курила, смотрела на Орла, думала о великой преданности человека собаке, о смерти и бессмертии памяти, а также об Ольге, Саше, о себе и снова об Орле и Ривсе. Толя ее восхищал.