В саду было много гуляющих, шумели дети, и голос певца с эстрады слышался даже на самой отдалённой дорожке. Сева ещё немного покружил – и отправился к Лоскутенко в Калужский переулок. В конечном итоге, они оба причастны к случившемуся – нет, пока ещё, будем надеяться, не случившемуся, – и оставлять Лоскутенко одного в этой ситуации Сева посчитал непорядочным.

Уже поворачивая к его дому, он увидел припаркованную во дворе чёрную «Эмку» с шофёром внутри – и сразу понял всё. То, что автомобиль мог просто ожидать какого-нибудь чиновника или академика, даже не пришло Севе в голову. Лишь под сердцем кольнуло, что, вопреки бродившим с июля в издательских кругах слухам, «наведываются», оказывается, не только ночью. У соседней парадной, на тротуаре, стояла пузатая бочка с пивом, к которой тянулась взъерошенная очередь с бидонами. Сева, не замедляя шаг, надвинул кепку на глаза и пристроился в её шевелящийся хвост. Ждать пришлось недолго: через пару минут двое в штатском вышли вместе с Лоскутенко – красным, в застёгнутой не на ту пуговицу рубахе, напуганным до звенящих чертей в глазах. За ними следом шёл немолодой сутулый мужчина, тоже в штатском, с чуть перекошенным плечом и обезображенным ухом на несуразно большой голове. «Будто собаки рвали», – вспомнил Сева и ощутил капельку пота, стекающую по позвоночнику.

Они остановились возле «Эмки», и один из провожатых подтолкнул Лоскутенко к раскрытой двери. Тот что-то суетливо говорил, вертел головой, и вдруг заметил Севу в очереди. Сева молниеносно наклонился завязать шнурок на ботинке, ругая себя самыми последними словами; ну что он, в самом деле, идиот какой, зачем приперся сюда и почему не ушёл сразу, как только почуял неладное. Когда Сева осторожно выпрямился, «Эмка» уже заворачивала за угол.

– Товарищ Гинзбург, – кто-то потянул его за рукав.

Сева обернулся. Перед ним стояла маленькая востроносая девушка, подруга Лоскутенко и, как он смутно припоминал, его литературный секретарь.

– Зина? – с трудом вспомнил её имя Сева.

Они отошли подальше от людей, и очередь мгновенно сомкнулась, будто была каучуковой, поглотив оставшееся после Севы пустое место.

– Что случилось?

– Не знаю, – Зина всхлипывала, но старалась держаться. – Я думала, вы знаете.

– Но какое они обвинение предъявили?

– Ванечка ни в чём не виноват, надо идти вызволять его! – на одной ноте протянула Зина и тут же разрыдалась.

Вызволять? Конечно, конечно. Но как? Куда идти? Сразу на Литейный? Кому звонить? В подобном случае первое, что приходило в голову, – срочно бежать к Шляпникову: если кто-то и мог помочь, то только он с его могучими связями. Но Шляпникова-то взяли, и неизвестно ещё, сработают ли его знакомства на пользу ему самому.

– Ваня успел шепнуть мне, чтобы я вас нашла. А вы вот как раз и тут… – снова всхлипнула Зина.

– Он что-нибудь ещё передал?

– Нет. Сказал, вы догадаетесь.

Сева нахмурился. Вот оно как теперь выходит…

– А что такое Артель? – вдруг спросила Зина, прервав его сумбурные мысли.

– Артель? – Сева вздрогнул. – Артель – это… ничего не значит. Мы, наша компания, в шутку так себя называем. От «арт» – искусство, то есть. А почему вы…

– Они спрашивали, – выдохнула Зина – и у Севы заиндевело внутри.

Больше из Зины ничего путного вытрясти не удалось. Она шмыгала носом, на каждый вопрос закатывала глаза и тянула тоненько: «Ванечка…». Сева не нашёл ничего лучшего, как посадить её на троллейбус и отправить в общежитие Института культуры, где, собственно, она до интрижки с Лоскутенко и проживала.

* * *

Домой, в свою коммуналку на Марата, Сева пойти не решился. Кружил по городу, петляя дворами-колодцами, ныряя в них на Литейном и выныривая на Моховой, чтобы снова нырнуть и оказаться уже на Фонтанке. Ему никак не удавалось вырваться из чар Муриной квартиры: ноги снова и снова несли его к Соляному переулку, но уже дойдя до него, Сева быстро разворачивался и спешил прочь.

Из телефона-автомата на улице Пестеля он позвонил в издательство, где работал, но, как назло, там было занято. И он снова вышагивал по душным августовским улицам, колдовской центростремительной силой притягиваемый магнитом к Литейной части, и снова возвращался к той деревянной таксофонной будке на Пестеля. Наконец, в трубке раздались длинные гудки, и Сева долго вслушивался в удаляющиеся шаркающие шаги пожилого секретаря – тот должен был позвать редактора Люсю Парашютову. Сердце Севы колотилось часто-часто, а Люся всё не подходила. И когда – спустя вечность – он услышал её войлочный, прокуренный, такой родной голос, смог выдохнуть только: «Люська, это я».

Она, как ни в чём не бывало, с лёгким матерком пожурила его за лень и за то, что не спешит со сдачей иллюстраций к книге Новикова-Прибоя, обозвала «иллюзавцем» – от смеси «иллюстратора» и «мерзавца», и Сева готов был расцеловать грязную телефонную трубку: в редакции всё было как и прежде.

– Меня никто не спрашивал?

– Да тебя тут все вспоминают всуе. Главред особенно.

Значит, на работу «они» не заявлялись.

– Ты когда придёшь? – шумела Парашютова.

– Люська, можно я у тебя заночую?

– Случилось что, Гинзбург?

– Не телефонный разговор. Никому не говори, что я звонил, ладно?

– Ладно, – помолчав, шёпотом ответила Люська, – друзья ж всё-таки. Приходи к девяти. Мой в командировке в Астрахани. И не бойся, никому не скажу про твою ночёвку у меня – что я, дура, так свою девичью репутацию тобой позорить?

* * *

С Люськой Парашютовой было хорошо и просто. Ей стукнуло тридцать восемь, и дружили они с Севой уже лет двадцать, с самых первых студенческих годков. Ни романтических, ни даже примитивно плотских отношений у них никогда не было, и, может быть, именно этот факт и позволил им сохранить крепкую дружбу. Люся рано выскочила замуж – за неизвестно откуда выкопанного ею Витюшу, скромного очкастого инженера-химика из Гипро-что-то-там, и удивительным образом оставалась верна ему, хоть и принадлежала к шумной и неразборчивой в связях литературной богеме.

– Что намерен делать, Гинзбург? – тяжело вздохнула Люся и распечатала очередную пачку «Беломора».

Они пили десятую, наверное, чашку чая напополам с коньяком в её длинной узкой кухне на Петроградке. Квартира была хоть и коммунальной, но всего на две семьи, и Люсины соседи гостили у родственников в деревне, чему Сева с его возросшей за последние сутки параноидальной подозрительностью несказанно обрадовался.

– Хочу найти её.

– Кого? – Люсины глаза округлились.

– Эту самую Ксюшу.

– Гинзбург, ты в своём уме?

Она сидела напротив – большая, грушеобразная, в тёмно-вишнёвом мужнином безразмерном свитере, с копной крашеных рубиново-рыжих волос, рассыпанных по плечам, и напоминала ему стекающую по стулу каплю густого сиропа.

– Красиво подставиться хочешь? – Люся выпустила ему в лицо струйку дыма и посмотрела