Перед глазами все плывет, звуки вокруг скрываются за ватной пеленой, превращаясь в один сплошной белый шум. Лишь отдаленно я различаю чей-то крик, полный отчаяния.

Как же это больно.

От боли никуда не деться. Руки сводит судорогой, на губах появляется что-то липкое и теплое. Я отчаянно жажду потерять возможность чувствовать вообще, провалиться в темноту, забыться. Что угодно, лишь бы избежать этой агонии. Когда-нибудь это закончится, надо просто потерпеть…

Кажется, на какое-то время я отключаюсь. Как только я выгрызаю собственное сознание у боли обратно, выстрелов вокруг уже не слышно. Надо мной склоняется какая-то размытая фигура, чей-то срывающийся голос что-то произносит снова и снова, но смысл слов ускользает от меня, как и картинка перед глазами. Лишь на мгновение сознание проясняется настолько, что я слышу гневную речь Хартмана:

– Скорую, живо! Быстрее, твою мать! Ты телефон в руках держать не умеешь?!

Я судорожно хватаю ртом воздух, не понимая даже, прошло всего несколько секунд, или же минула вечность. Кто-то разрывает на мне кофту, а затем и рубашку, переворачивает на бок, чтобы осмотреть рану. Слышится треск ткани – кто-то срывает с пуговиц рубашку и рвет ее пополам. Кусок ткани прислоняется к моей спине ниже правой лопатки. Мир снова взрывается болью, коллапсирующей как будто во всем теле сразу.

Туманными обрывками я слышу чьи-то слова, звучащие где-то рядом.

– Оставайся с нами. – Голос не похож на Оуэна, слишком резкий. Хартман. – Нельзя спать, нельзя. Слышишь? Нельзя.

Совсем рядом слышу женский голос, рыдающий и тихо матерящийся. Ангела.

Но где Оуэн?..

Мне хочется задать этот вопрос вслух, но от попыток пошевелиться боль выбивает из меня душу. Дыхание спазмами рвется в груди, мне не хватает воздуха, хотя мы находимся под открытым небом.

Небо… все-таки хорошо, что оно есть.

Чувствую, как кто-то приподнимает мою голову и дрожащими руками опускает ее себе на колени. Картинка перед глазами смазывается в мутную темную пелену, но по судорожному дыханию и прикосновениям к своему лицу я понимаю, что это Оуэн.

Значит, здесь. Жив. Остальное… ну и пусть.

Сознание снова неумолимо ускользает. Хартман все еще пытается говорить со мной, как с солдатом, требует оставаться здесь. Но насколько же блаженной кажется тишина и покой, достигнуть которых можно так просто – лишь закрыть глаза и перестать цепляться за сознание…

Внутреннее сопротивление вспыхивает во мне вопреки соблазнительной перспективе сдаться. Упрямство огнем прокатывается по венам, я вгрызаюсь в реальность, не желая скатываться в забвение. Крик наконец вырывается изо рта, и мне становится парадоксально легче. Кровь попадает в горло, но я хотя бы могу от нее откашляться. Вся грудная клетка горит болью. Но лучше буду испытывать бесконечно эту агонию, чем позволю себе сдаться.

Я плохо понимаю, что происходит. Раздается сирена приближающейся скорой помощи, а за ней прибывают еще две какие-то машины. Судя по суете вокруг, это люди PJB.

Врачи скорой, очевидно, видят трупы тех, кто напал на нас. Однако попытки медиков среагировать согласно закону и моментально вызвать полицию пресекаются, когда Оуэн без лишних церемоний направляет на них пистолет и заставляет заняться только мной. Хартман показывает им какое-то удостоверение. Вот так, меньше чем за минуту, власть организации подавляет голос правосудия.

В машине скорой помощи мне становится хуже. Боль остается единственным, что заполняет сознание. Я не могу даже думать – мысли ускользают, проваливаются куда-то в пустоту. Цепляюсь лишь за понимание, что Оуэн рядом, цепляюсь за него. Он постоянно держит меня за руку и несколько раз о чем-то гневно спорит с врачами, но слов я снова не улавливаю. Заставляю себя удерживаться в сознании, хотя до крика жажду наконец провалиться в темноту.

Скоро это закончится. Так или иначе.

Глава 15: Ранение

Оуэн

Как же сильно хочется, чтобы темнота, создаваемая ладонями, прижатыми к моему лицу, объяла меня целиком. В какой-то момент мне кажется, что так и происходит: я перестаю слышать что-либо, кроме своего бешеного сердцебиения. И не могу отделаться от мысли, что ее пульс может прерваться в любую секунду.

– Доигрался?! – прорывается сквозь пелену ступора срывающийся голос Энджи. – Все у тебя под контролем?!

Слова въедаются мне в кожу, как кислота.

– Даже не думай приближаться к ней больше! И к кому-либо еще из гражданских! Ты хоть понимаешь, сколько теперь проблем будет у нашего отдела?.. У всех работающих с нами?

Это больно. Больнее, чем я готов признать.

Потому что в этих словах как будто кроется вся правда. Мне не стоило так самонадеянно строить из себя обычного парня, у которого есть право на нечто простое – счастье. У которого все всегда на мази, все схвачено, моря осушены, а горы уже лежат.

Я облажался. Так, как никогда, мать твою, прежде. Так сильно, что кажется, мало даже взять пистолет и пустить собственные мозги по стенке. От этого колкого, ледяного чувства стыда мне никуда не деться. Оно иглами впивается куда-то под дых, из-за чего я не могу толком дышать.

– Зачем? – хрипло выдыхаю я, не отнимая ладоней от лица.

– Что? – переспрашивает Энджи так, будто даже не слышит, что именно я спросил.

Я вскакиваю с холодной металлической скамьи в коридоре больницы, наконец убирая руки от лица. Свет здесь тусклый, но даже он врезается мне в глаза, вызывая жжение. Я повышаю и без того севший голос, выговаривая каждое слово так, будто тем самым могу выкорчевать из себя эти эмоции:

– На хрена ты вообще подошла к ней?!

На лице Энджи, осунувшемся и усталом, загорается оскорбительное возмущение.

– Хочешь сказать, что это я виновата? – цедит она намного тише. – Посмеешь сказать, что твоя драгоценная оказалась в опасности из-за меня? Имей совесть, Оуэн. Я хотела поговорить с ней, узнать, сколько ты от нее скрыл. – Голос Энджи сходит на шепот, но чем тише этот голос, тем яростнее он звучит. – Насколько она готова к тому, что Карла Мерфи, ее единственного родного человека, собираются засадить за решетку со дня на день силами конторы, в которой ты работаешь! Не об этом ли с тобой говорил босс, а? Не это ли задание тебе дали?

Я пытаюсь ответить хоть что-нибудь, но слова встают поперек глотки. Потому что все, что сказала Энджи, правда.

– Я говорила тебе, Паркер. Я предупреждала. – Она разочарованно покачивает головой. Эти слова окончательно добивают меня. – Не думала, что жизненный урок настигнет тебя так скоро.

– Какой, к черту, урок?..

Ненавижу, когда она говорит вот так свысока, как будто намного