– Ооооо, нет! – она ушла в дальний угол комнаты, подперев поясницу руками. – Мне рожать через три недели.

Тома понимала, что ей нельзя жалеть Антона и точно нельзя его спасать. Она должна жить своей жизнью и думать о ребенке.

– Меня из СК уволят к едрене фене, если узнают. Не могу я, – твердила она, подавляя чувство вины.

Антон обреченно опустил голову и был готов зарыдать от отчаяния. Томе было больно на него смотреть, и она разозлилась.

– Антон, не дави на жалость! Мы это проходили. Впутался в очередное… и просишь помочь разгрести. Я больше не твоя жена.

Антон вдруг увидел себя со стороны. Конченый трус, прибежавший плакаться к беременной бывшей, намеревавшийся сделать ее соучастницей. Ему захотелось срочно отсюда убраться.

Антон встал:

– Ты права, прости. Я запаниковал. Я не должен был сюда приезжать.

Он натянуто улыбнулся и быстро пошел к выходу.

– Стой. Раз уж ты решил Профессора искать… Я бы на твоем месте к Рихтеру прокатилась.

– К Рихтеру?

– Он иногда вместо Мещерского лекции читал. Не помнишь его? Профессор все время про него байки травил. Рихтер был его учителем или типа того. Его утром с инфарктом увезли, в институтском чате написали. Два психиатра в новостях в один день. Нехилое такое совпадение, тебе не кажется?

Антон расцвел на глазах и с благодарностью улыбнулся:

– Спасибо тебе!

Антон ушел. Тома посмотрела в окно: Леня собирал куриные яйца в корзинку.

14 дней 7 часов 30 минут с начала эксперимента

Профессор лежал на кровати, укутанный тряпьем. Раздался скрип. Мещерский открыл глаза, зажмурился от боли. Прошло несколько секунд, прежде чем он привык к яркому свету и наконец смог различать предметы. Степан сидел в темном углу комнаты, раскачиваясь на стуле с листом бумаги в руках.

Профессор осмотрелся: он больше не в подвале, его ноги привязаны к спинке кровати. Мещерский изо всех сил попытался сфокусировать взгляд на своем похитителе. Пока он занят, надо успеть прочитать его. Я должен вернуть контроль! Степан раскачивался на стуле все быстрее, скрип усиливался. Он нервничает, пытается принять решение. Он… Наступила тишина. Степан замер и повернулся. Секунду он смотрел на Профессора не мигая, словно хищник, но затем его лицо смягчилось:

– Очнулся, значит? – Степан положил бумагу на стол, подошел к Мещерскому и проверил капельницу. Поправил иглу в вене. – Не бойся, не бойся, глюкозку поставил. Почти десять дней провалялся. Думал, все уже. Я таблетки твои в аптеке в поселке показал, объяснили мне, что у тебя за болезнь.

Профессор попытался что-то сказать сухими слипшимися губами, но получилось лишь невнятное мычание.

– Ты лежи, лежи, не дергайся. Поболтать еще успеем, – зловеще произнес Степан, поправил пропитанную потом и кровью подушку Мещерского и вернулся к столу. Аккуратно свернул листок и убрал в рваный конверт.

– Вот, на той неделе с почты забрал. Результаты теста на отцовство. Чего только не придумают ученые эти, – Степан оскалился по-звериному. Протащил по комнате тяжелый стул и сел у ног Профессора. Какое-то время он разглядывал собственные руки, затем посмотрел Профессору в глаза и глухо произнес:

– Я знал, что ты мне сын. Чувствовал. Но лучше, чтоб наверняка.

Мещерского накрыло тяжелой волной. Он закрыл глаза и глубоко вдохнул. «Это сейчас не важно. НЕ ВАЖНО! Не включай эмоции… Анализируй, препарируй его психику, жди момента… Он всего лишь субъект, ты не его жертва… Ты не жертва…»

Вернув контроль над собственным разумом, Профессор холодно посмотрел на Степана, сосредоточился на анализе. «Итак… В голосе субъекта появилась не свойственные ему осторожность и забота. Движения стали мягче. Присутствует легкая дереализация. Его паранойяльный бред подвергся сомнениям. Сверхценная идея дала трещину…»

Словно ощутив невидимую угрозу, Степан резко встал, прервав размышления Профессора.

– Ты отдыхай, отдыхай пока. Скоро все кончится. У меня ведь теперь выхода нет. Надо заканчивать.

Степан снова скрылся в темном углу. Вынул из кармана яблоко, вытер о засаленную куртку, ржавым ножом отрезал дольку, отправил в рот. Медленно покрутил нож в руках, разглядывая каждую шероховатость.

– Никогда не думал, что смогу к кому-то из вас привязаться. Те, остальные, они ж махонькие совсем были. С ними и не поговоришь. В глазах ни одной мысли. Но и страха там нет, потому что не знают еще, не понимают, как отец родной может их голыми руками придушить. А ты другой, Виктор. Ты все понимаешь ведь. И боишься. Я это чувствую, – на секунду лицо Степана показалось из темноты.

– Одиннадцать детей по всему Союзу, мама дорогая! Похотливый был, зараза. Похоть – срам, Виктор. Вот чем кончилось. Всех убил. Всех, кроме тебя. Но я убил не потому, что не любил их, нет. А потому что так надо было. Понял? Они все, мы с тобой… Мы гнилое семя. Нам жить нельзя. Нельзя плодиться. Если б я тебя нашел тогда, если б успел. Я бы давно уже повесился, и дело с концом. Пришлось столько лет ждать.

Степан дожевал огрызок и подошел к окну. Начал ковырять подоконник кончиком складного ножа, собираясь с силами, чтобы продолжить.

– Ты лежал тут бледный весь… А я смотрел на тебя… Не смог. Старый стал, размяк, – грустно сказал Степан, ковыряя ножом ветхое дерево. – Жалею тебя. Люблю, может?

На секунду Мещерскому показалось, что внутренний демон Степана отступил и он стал самим собой, но его глаза снова стали холодными и на Профессора смотрел прежний Степан. Он понизил голос.

– Хочу, что б ты меня понял, Виктор. Но у меня слов нужных нет. Думаешь, я старик сумасшедший? Напридумывал себе чего-то, детей родных поубивал. Только ведь сумасшедший старик прав оказался, нельзя нам здесь. Мы всем только горе приносим.

Степан убрал нож в карман, поднял со стола газету и раздраженно швырнул на кровать. Газета приземлилась в ногах Профессора. Заголовок гласил: «Ужасное происшествие в частной психиатрической клинике Виктора Мещерского. В подвале обнаружено семь трупов. Убийца на свободе»!

– Все твои подопытные перемерли. Страшной смертью. Одна девчонка только выжила. Вот так.

Профессор выдавил из себя: «Кто?» – не узнав собственного голоса.

– Да пес его знает, не пишут.

Степан снова уселся в углу. Мерзкий скрип отдавался эхом в голове Профессора.

– Мне теперь ее от тебя защитить надо. Всех от тебя защитить.

Скрип стула приводил Профессора в ярость. Эмоции вышли из-под контроля. Мещерский прошипел:

– Ты болен! Тебя надо лечить! Это паранойяльный синдром! Бредовые идеи! Тебе нужна помощь, как же ты не понимаешь? Все из-за тебя, всегда все из-за тебя! Я НЕ ТАКОЙ, КАК ТЫ, понятно тебе?!

У Профессора закружилась голова, он застонал, в глазах потемнело. Степан спокойно раскачивался на стуле.

– Такой, сын, такой.

Профессор провалился в темноту. Последние слова долетели до него эхом. Они повторялись в его голове, смешиваясь с криками, детским смехом и успокаивающей мелодией, напоминавшей о детстве.

14 дней 8 часов с начала эксперимента

Низкие офисные потолки допросной Следственного комитета давили на