обращая внимания на густо падавшие кругом японские снаряды и потом, медленно заняв свое место в ряду остальных шести судов, пошел с ними в море. Ливший потоками дождь временами совсем закрывал вид, но затем прояснилось, и я мог рассмотреть все последующие движения. Русские истребители, выстроившись в кильватерную колонну, прямо направились на «Чин-Иен», флагманское судно адмирала Ямада, которое стояло напротив сигнального мыса, имея при себе четырех истребителей. Когда это намерение русских выяснилось, навстречу им из бухты вышли два японских истребителя (очевидно, часть второго отряда) и, обстреливая русских по мере своего приближения, пересекли курс неприятелю, двинувшись прямо на него. Третий японский истребитель оставил свою позицию вблизи флагманского корабля и двинулся к ним на помощь. «Чин-Иен» стрелял из своих носовых орудий; его огонь, подкрепленный огнем наших миноносцев, заставил русских изменить курс; они начали медленно отходить по направлению к гавани. Вышедшая с ними канонерка стояла там все время, должно быть, получив при самом начале сражения какое-нибудь повреждение.

До меня долетел гул тяжелых орудий с юго-запада по направлению от Encounter Rock — арены одного из сражений Того, но проливной дождь мешал что-либо рассмотреть.

Однако, когда прояснилось, я увидел два парохода, входивших в гавань под прикрытием сильного шквала с дождем, гнавшего их перед собой. Два японских миноносца в это время отходили назад к своим прежним позициям, — мне показалось, что они двинулись по направлению к прорывавшимся пароходам. Но вновь налетевший сильный шквал скрыл их опять за своей завесой и они благополучно достигли цели своего путешествия. Эти прорвавшиеся пароходы доставили осажденному гарнизону Порт-Артура съестные припасы и медицинские пособия.

«Чин-Иен» (довоенное фото)

Таким образом вылазка русских миноносцев была лишь фальшивым маневром, чтобы замаскировать прорыв пароходов. В общем этот день можно было считать для русских удачным….

Окончив последний рисунок, я взобрался еще раз на вершину, чтобы напоследок окинуть прощальным взором порт-артурский залив. Затем мне привели ослов, и мы сняли наш лагерь, хотя дувший северо-западный ветер был так силен, что ослы, на которых навьючили разобранную палатку, едва могли двигаться против этого ветра. После двух или трех незначительных приключений, нам все-таки удалось добраться до берега, где я вызвал сигналом шлюпку, но с корабля мне ответили: «слишком свежо, придет позднее». Таким образом мне пришлось слоняться без всякого дела в грязном китайском городе почти до самого солнечного заката, когда стих ветер и сторожевое судно привело на буксире большой сампан, в котором я и поместился со всем своим имуществом.

Встреча на крейсере была самая радушная: все матросы, побывавшие в числе моих караульных, собрались у поручней, чтобы приветствовать меня, а офицеры дали в честь моего возвращения обед в кают-компании, за которым рассказали все свежие новости. Русские потерпели тяжелый разгром под Мукденом, а сбор риса в Японии оказался лучшим за последние двадцать лет. В случае успеха предстоящей атаки на Порт-Артур, предполагалось разделить японский флот на две части: одну отправить в Японию для производства исправлений, а все отряды миноносцев, один крейсер и один броненосец послать для наблюдения за Владивостоком.

Снова началась холодная погода и каждый из нас только о том и думал, как бы ему согреться. Капитанская каюта была самым теплым местом на всем корабле; поэтому я отправился к капитану и он впридачу рассказал мне о своем очень интересном первом плавании в роли капитана по реке Янтсе-Киангу; у него до сих пор сохранились подробные записки об этом плавании и собственноручно начерченная карта реки. В этом отношении японские офицеры достигают совершенства: они никогда не удовлетворяются правительственными картами, но составляют свои собственные, очень часто находя ошибки в официальных изданиях. Я застал командира за разбором только что полученной им корреспонденции, и он прочел мне письма, полученные от своих жены и ребенка. Его маленькая восьмилетняя девочка писала ему:

«Милый папа, я так тебя люблю, но я забуду твое лицо, если ты останешься там надолго. Посмотри подольше на месяц так, чтобы в нем отразилось твое лицо, тогда и я могу посмотреть и там увидеть тебя». Во всяком японце бьется эта поэтическая жилка, также как и вся нация без исключения проникнута одним чувством глубокого, воодушевляющего ее патриотизма «Бусидо».

Английский морской агент, обсуждая в разговоре со мной успехи, одержанные японским флотом, всецело приписывал их «Бусидо». Буквально это слово означает «убеждения и правила рыцарей-воинов», а в свободном переводе: «преданность долгу и отечеству». Эти понятия глубоко вкоренились в сердце нации. В древние времена они были руководящими принципами для рыцарей, или самураев, принадлежавших к свите феодальных князей — даймё.

В этой военной касте выше всего ставилось понятие о чести. Соблюдение установленных правил в битве, покровительство слабым, поддержка правосудия, полное забвение собственной личности для выгоды и пользы отечества были их руководящими принципами, существовавшими тысячи лет и наложившими печать на всю жизнь нации вплоть до настоящего времени. «Бусидо» можно вернее определить, как практическую религию, громадная моральная сила которой облегчила Японии возможность борьбы с противником, превосходившим ее могуществом. Даже если бы это неравенство было еще более резко, «Бусидо» все-таки помогло бы Японии выйти победительницей из этой неравной борьбы.

Как показали текущие события, японцы никогда не обратятся в бегство из трусости, и в то же время они преднамеренно не сделают вреда самому крошечному насекомому. Более всего в мире японский народ ненавидит низкие поступки, обман, всякие тайные, лукавые действия, которые совершенно чужды их высоко-благородному национальному характеру[23]. Многие представители старшего поколения с сожалением смотрят на рост коммерческих предприятий, опасаясь распространения сравнительно невысоких нравственных понятий, которые им кажутся тесно связанными с развитием торговых дел. Но японцы сознают, что им необходимо спуститься с их заоблачных высот и занять подобающее место на мировом рынке.

По многим причинам об этом следует сожалеть: одной из главных является та, что неминуемо исчезнет прежняя простая непритязательная жизнь, до сих пор так выгодно характеризовавшая японскую нацию.

Воспитывая сына, японский отец надеется, что он будет подражать рыбе «кой», которая всегда плывет против течения, против водопадов и всех встречающихся препятствий, пока наконец не достигнет источника реки. Он не желает, чтобы путь его сына был слишком легким в жизни и всегда предпочитает, чтобы он закалил себя для борьбы, решив или добиться успеха, или умереть. С самого нежного возраста матери воспитывают в детях эти спартанские чувства; от них они учатся молчаливо переносить боль и разочарование, владеть собой и подавлять ощущения. У матери, потерявшей единственного сына на поле сражения, не видно никаких внешних проявлений горести; она старается излечить