для меня существом неведомым, которое следовало изучить под прикрытием двустороннего зеркала. Мне только и оставалось, что устроиться поудобнее и наблюдать, как он ломает себя – легкомысленно, как все пьяные, вслепую препарирует свое естество, режет прямо по коже.

Арт неловко ощупывал свою грудь и, заговорщицки наклонившись, щекотал мне пьяным разгоряченным шепотом ухо.

– Знаешь, почему я люблю это место?

Я округлила глаза и помотала головой.

– Оно тебе что-то напоминает?

Он недоуменно скривился.

– Что? Нет. Что оно мне может напоминать?

– Я не знаю, это ты мне тут устроил угадайку. Может, родные места?

Он будто рассмеялся, но беззвучно.

– Нет. Я не хочу никаких напоминаний о доме. Никогда.

Арт мне так и не рассказал о фотографии, которую я обнаружила в его портфолио на первом свидании.

– А у твоих родителей приятные лица. На фото в портфолио. Они как будто… приятные люди.

Арт уставился на меня.

– Не помню, чтобы я его туда клал.

Я пожала плечами.

– А оно было. Ты там еще совсем ребенок. На ферме? Они у тебя засевщики?

Арт кашлянул, крепко сжав губы.

– Засевщики, да. Но они уже умерли. Все, как обычно. Увяли.

– Ох.

Черт. Зачем я вообще завела эту тему? Могла бы и догадаться. Он же сказал, что не хочет говорить об этом, и зачем я только настояла? Дура, дура, дура. Сказать мне было нечего, и я провела рукой по тыльной стороне его ладони. Он сидел не шелохнувшись.

– Ясно, значит, не родные края. Так чем оно такое особенное?

Он сидел, вперив взгляд куда-то вглубь бара, словно забыл, что собирался сказать. Он приуныл и съежился, так что я пожалела, что вообще раскрыла рот. Вечно я все порчу. Арт залпом опрокинул стакан и тряхнул головой, будто отгонял дурной сон.

– Потому что здесь одни черта вы старики. Никто моложе шестидесяти сюда не заходит. А тут все на тебя оглядываются, потому что ты-то другой, молодой. Я даже двигаюсь по-другому. У них уже походка тяжеловесная, а я в отличие от них порхаю, как птица. Легко и свободно.

Он помахал у головы ладошками, точно едва оперившимися крылышками.

– Тут я как будто бессмертный.

Прошла словно целая вечность, но тут у Арта заурчало в животе, и ему наконец-то наскучило пить. Даже не допив последний бокал, он заявил, что нам «пора бы раздобыть чего-нибудь съестного».

Спотыкаясь, мы добрели рука об руку до машины, и с моей помощью он развалился на заднем сиденье. Сесть он даже не пытался, а сразу свернулся калачиком, прикрыв лицо руками. Подошвам на его туфлях сильно досталось от химикатов с газона. Надо было проследить, чтобы он их до дома не трогал, а там уже я проверю нашу обувь на гниль.

Все три часа до дома он тихо лежал. Я не видела с переднего сиденья, уснул он или просто задумался, но так или иначе, мыслями он был где-то далеко-далеко. Но я и не возражала – у меня в голове тоже теснились разные мысли. Я подумала о том, что завтра Арт с похмелья проснется с больной головой, а то и хуже, так что вряд ли сядет за книгу.

Подумав об этом, я улыбнулась.

Если так размышлять, у меня ведь еще уйма времени, правда? И никакая болезнь меня не возьмет. У меня есть подмога. Десятки, даже сотни помощников. Они всегда придут на выручку, чтобы я могла провести отведенное мне время с умом.

Вытащить Арта с заднего сиденья и протолкнуть во входную дверь оказалось непросто. Каждый шаг ему давался с трудом, но он пересилил себя и наконец-то плюхнулся на диван, звонко хихикнув. Тут глаза у него округлились, и он схватил меня за руку.

– Слушай, Нора, у нас же все хорошо, да? Ты всегда будешь рядом? Что бы ни случилось?

– Да, – шепнула я. – Все в порядке.

Он погладил пальцами мое запястье, заглядывая мне в лицо щенячьими глазами.

– Тогда будь душенькой, принеси своему старикашке какой-нибудь французский тост или как их, эти ваши пирожки – корниш пасти? Если я немедленно чего-нибудь не съем, я замертво свалюсь на этом самом месте. О, какая мука.

Я поцеловала его в лоб и пошла рыскать в поисках припасов. Я окликнула его:

– Минутку подожди. Твоей мини-версии меня тоже нужны витаминки.

Я схватила баночку желированного корма и взбежала по лестнице. Разобравшись с Нат, я соорудила Арту перекусить – может, удастся заманить его в спальню. Посидим, прильнув ступнями друг к другу. И пусть ему не нравится, когда его трогают между пальцев, я что-нибудь придумаю, найду такую ласку, что ему понравится. Стоило нам провести побольше времени вместе, и даже в помраченном сознании Арт открылся мне с такой стороны, о которой я совсем забыла, с тех пор как в доме все улеглось. Мои прикосновения, надеюсь, тоже не оставили его равнодушным.

Я высунулась из люка и осмотрела комнату в поисках Нат. Разглядеть я мало что смогла – видно, лампочку скоро придется менять. Я подтянулась вверх и зашла на чердак, приоткрыв барьер с обычным протяжным скрипом. Коробка Нат стояла пустая, ящик для овощей тоже, и, хотя я не сразу ее обнаружила, я знала, что она рядом, словно каким-то шестым чувством.

И тут я ее увидела. Затихшую. Неподвижную. Она лежала, распластавшись на боку, точно заяц, заснятый в прыжке.

Часть 2

11

Мы не должны были давать ей имя. Нат. Они так сказали, когда создавали ее.

Имена придают вещам ценность; имя вещи больше значит для дарителя, чем для получателя. Для себя я – это просто «я», но для всех остальных я – осязаемое чужеродное тело с лицом. Они произносят мое имя, и его отзвук повисает в воздухе. От него не убежишь. Можно хоть всю жизнь отпираться от своего имени, укоротить его или вообще сменить. А можно полюбить. Даже если в детстве его ненавидишь – с возрастом свыкнешься с его нелепостью или, наоборот, сможешь прикрываться его невзрачностью. Порой имя чудесным образом наделяет людей анонимностью.

Так же и у животных. Не знаю, дают ли они друг другу имена в своем животном мире; сомневаюсь. Скорее, они различают друг друга по запаху, меткам. Но если мы присваиваем животным имя и день за днем его повторяем – они начинают отзываться. Может, «самоидентичность» у них и отличается от нашей, но, когда зовешь их по имени, они бегут к тебе со всех ног, а значит, понимают, что это их зовут, и что зовешь их именно ты. Не важно, прибегают они из любви или из послушания; все равно наверняка не узнаешь.

Ну, а мы? Что случается с нами, когда мы выбираем кому-то особое имя?

Имя для Нат придумала я, а назвала ее так, потому что, когда она лежала, свернувшись калачиком, под шерсткой у