– Простите, я был бестактен. – Нечаев догнал его почти у крыльца. – Просто… вы не похожи ни на кого из тех, с кем мы обычно имеем дело.

– Верно. Я и есть не такой.

Отвечая Нечаеву, Ворон нисколько не кривил душой. Он считал себя абсолютно нерелигиозным человеком, к тому же несуеверным. Тем не менее он обожал всякого рода символику и мистификации. В конце концов, он мог позволить себе красивые вещи, а сорокам и воронам положено таскать разного рода безделушки в собственное гнездо. В свое время Ворон изучил слишком многое и давно разочаровался в вещах, из-за которых люди раньше, а некоторые (не особенно подкованные в плане изучения истории) и сейчас готовы были убивать себе подобных.

«Не существует большей глупости, чем ругаться из-за того, через какое плечо стоит плевать, особенно если не верить в сглаз. Тем паче не имеет смысла отравлять свою жизнь догмами и правилами, не несущими ни малейшей ценности или практической пользы, – говорил он фанатикам и проповедникам, время от времени появляющимся на его пути. – Я не пойду насильничать, грабить и убивать не потому, что меня за это покарает некое божество. Я просто считаю подобное поведение низостью и не вижу в нем ничего достойного».

На извечный же довод тех, кто начинал говорить о посмертии, он отвечал не атеистическим «рая нет», а припоминал более древние учения – те, которые, к сожалению, почти вытеснило с исконных территорий христианство. Древние верили в реинкарнацию, но не в том смысле, который был принят у буддистов: человек не мог воплотиться в животное или предмет, он продолжал рождаться человеком.

Вера в вечность пути, постоянство рождений и смертей отвергали саму возможность рабства: хоть физического, хоть духовного. Человек, гнущий спину ради некоего небесного царства, которое может наступить после его кончины, был несвободен в принципе, что бы ему ни говорили пастыри (которым весьма и весьма выгодны преклонение и смирение). Человек, верящий в бессмертие собственной души, свободен всегда. И чихать он хотел на навязываемые ему рамки. Собственную жизнь он воспринимал одним из кругов обучения, а происходящее с ним – не испытаниями некоего ревнивого божества, которому очень скучно без того, чтобы не портить жизнь собственным созданиям, а как бесценный опыт.

Оттого и вызывали столько злобы у христианских проповедников язычники, потому и призывали «святые» отцы убивать их всех без разбора: мужчин, женщин, стариков, детей. И не просто так все язычники, на какой бы территории они ни проживали, чтили предков и память, а став христианами, начинали бояться живых мертвецов, призраков и всего неизведанного, объясняемого пасторами (чаще всего людьми, далекими от изучения чего-либо, кроме своих священных книг) кознями дьявола.

– Первым в дом пустим Дэна, – заявил Ворон, взяв Аллу за руку. – Не то что он напоминает мне кота, но…

– Я всяко полезнее, – откликнулся Денис.

Он вошел в дом и прикрыл дверь. Некоторое время все оставалось тихо. Нечаев и Алла завели какой-то совершенно не обязывающий ни к чему разговор. Ворон воспользовался этим и, отойдя чуть в сторону, облокотился на стену дома и прикрыл глаза. То пленение «белыми сталкерами» подарило ему одну особенность, которую он по сей день никому не открыл, кроме Дениса, которого та касалась в первую очередь.

Ворон стоял с закрытыми глазами, а на внутренней стороне век словно вырисовался план дома, по которому двигался синий огонек – Денис.

Временами Ворон пытался представить кого-нибудь другого, но не выходило. То ли все дело было в Зоне, то ли в проживании под одной крышей, то ли в гораздо более тонких материях.

– Все, идемте, – сказал он, когда Денис закончил обход и направился обратно. – Мне надоело ждать у дверей собственного дома.

Кажется, Нечаев хотел возразить, но не решился. Алла же усмехнулась и вошла первой, бросив через порог:

– А кота все же советую завести. Черного. Или кошку – трехцветную, на счастье.

Арсенал располагался на минус третьем этаже и мог спорить со всем, что когда-либо видел Никита. У него буквально глаза разбегались от обилия огнестрельного оружия, из которого он, пожалуй, мог опознать только автомат Калашникова и ТТ, ну, возможно, еще гранатомет отличил бы от всего остального.

– Господи… зачем в Зоне гранатомет?.. – прошептал он, но стоящий рядом сотрудник института в белом халате и квадратных очках тотчас к нему обернулся.

– Никогда в точности не узнаешь, какие задачи поставит перед нами Зона, – многозначительно сказал он.

– А танк есть?

Беседующий с руководителем института сталкер по кличке Ворон обернулся к ним, закатил глаза к потолку и рассмеялся. Никита поморщился, сотрудник института фыркнул и снова повернулся к Шувалову. Разговор, впрочем, продолжался недолго. На стене возле двери громко и заунывно затрезвонил стационарный телефон. Чем-то он напоминал древние таксофоны – еще двухкопеечные, дисковые и в металлических корпусах.

Ворон отступил на шаг, а Шувалов подорвался с места и чуть ли не бегом кинулся к телефону – видимо, тот являлся единственным видом связи с внешним миром и звонили по нему только в самых крайних случаях.

– Танк у нас тоже обязательно имелся бы, если б в нем нашлась хоть малейшая потребность, – ответил сотрудник, провожая начальство взглядом и протирая очки. – Увы, хаотичное расположение аномалий «мокрый асфальт» затрудняет, а то и делает невозможным использование в Периметре любой самодвижущейся техники.

– Иными словами, – сказал Ворон, подойдя к ним, – самый безопасный способ путешествия по Зоне – на своих двоих, что и неплохо. Однако вы, должно быть, извещены об этом.

– Да, несомненно, – ответил Никита. Ворон ему не понравился с самого начала: слишком себе на уме, слишком уверенный, слишком наглый, слишком… Да у него все было «слишком»! И его напарник старался подражать ему во всем. При этом Никита так и не понял, что такого нашел Ворон в этом Дэне. Наверняка любой мальчишка того же возраста смотрел бы ему в рот точно так же. – А это что?..

Никита указал на… пожалуй, оно являлось ружьем – с узким длинным дулом и с пристроенными прямо на него мониторами. Приклад, курок и коробочка, чем-то очень похожая на трансформатор, крепились отдельно, но выглядело оружие как очень навороченная дубина.

– Это? – Ворон усмехнулся. – Уже устарело.

– Первая модель винтовой винтовки типа электрошокер, – поспешил пояснить сотрудник. – Ведь такой электромагнитной среды, как в Москве, нигде больше не найти. Вот наш институт и изобрел оружие против тварей Периметра. Замечу, часто много более эффективное, чем огнестрельное.

– В переводе на человеческий язык, – хмыкнул Ворон, – означает, что с помощью этой штуковины можно заставить свернуть с пути матрицу или кикимору. «Кот Шредингера» на нее чихал с Останкинской телебашни, хмырь, наоборот, живо интересуется остаточным излучением, и единственное, остающееся горе-стрелку, бросать винтовку и уносить ноги. Стаю гиен она точно не напугает, как и быкуна, например. И точно не остановит мародера.