— Вы работали вместе с Павлом Слепцовым?

— Он был руководителем нашего направления. И я напрямуюему подчинялся. Но потом меня перевели в Гетеборг, и я уже с ним не виделся.

— Вы выполняли его отдельные поручения?

— Конечно. Раз в неделю я с ним обязательно встречался.У нас были собственные источники и свои информаторы. О них я вам не смогурассказать даже сейчас. Если вы работники спецслужб, то должны понимать,насколько важны секреты государства.

— Он слишком многословен, — заметил Тимур, поворачиваяськ психологу. — Ему сделали укол?

— Конечно. Поэтому он такой словоохотливый. Иначе бы онвообще не разговаривал, замкнувшись в себе.

— Вы передавали какие-нибудь сообщения Слепцова, минуяофициальные каналы? — спросил Караев.

Жажин вздрогнул, посмотрел по сторонам и куда-то вверх.

— Да, — сказал он, — конечно, передавал.

— Кому именно?

— В наше посольство.

— Вы не поняли вопроса. Кому еще, помимо официальногорезидента, вы передавали сведения, полученные от Слепцова? Были какие-нибудьдругие линии связи?

— У меня была связь с нашим отделением вФинляндиии, — пояснил Жажин, — я к ним ездил по субботам на пароме.Получал их сообщения, передавал им инструкции. Ездил на границу, но не вступалв контакт с нашими представителями в Финляндии.

— А с кем вы вступали в контакт?

— Это был наш информатор, который считался особо ценнымагентом. О нем знали только мы двое. Я и Слепцов. Насколько я знаю, потом этотагент уехал из Финляндии, так мне говорил полковник Слепцов. И сейчас, спустя двадцатьлет, вы его не найдете.

— Как его звали?

— Не помню. Мы называли его Дровосек. Я думаю, что онработал в таможне или в пограничных войсках Финляндии. Мы встречалисьрегулярно, один раз в неделю. Я передавал ему наши инструкции и получал от негонеобходимые сведения. Вся информация шла через Слепцова. Иногда наши встречипроходили раз в две недели, иногда чаще.

— Вы докладывали об этом кому-нибудь, кроме Слепцова?

— Нет. Мы работали только на непосредственном контакте.Я передавал инструкции и получал информацию, которую должен был доставитьСлепцову.

Караев переглянулся с психологом и тяжело вздохнул. Кажется,Жажин стал невольным соучастником предательства Слепцова. Тот использовал этогосотрудника в личных целях. Нужно проверить, был ли зафиксирован такойосведомитель, как Дровосек. И даже если был, то это ничего не меняет. Слепцовмог использовать финского информатора в качестве своеобразного почтового ящика,через который пересылал сообщения. И получал инструкции.

— Кто знал о ваших встречах с Дровосеком, кромеСлепцова?

— Я думаю, что никто. Дровосек был особо ценнымагентом, о котором мы не должны были информировать нашу местную резидентуру.Только своего куратора. Моим куратором и был Павел Слепцов. Но, насколько язнаю, Дровосек давал очень ценную информацию.

— Ваши сообщения были зашифрованными?

— Да.

— Вы знали шифр?

— Конечно, нет. Я и не должен был его знать. Это былобы нецелесообразно. Я был всего лишь связным.

— Вы работали представителем Внешторга?

— Под «крышей» Внешторга. Тогда практиковались подобныевещи. Все советские учреждения были «крышей» для наших сотрудников. Как и всенаши курьерские пункты, представители информационных агентств, газет ижурналов. В любой стране мира, где мы работали, нас вычисляли уже черезнесколько месяцев. Это была такая игра в угадайку. Все знают, что и американцы,и англичане, и французы играют в эту игру. Кроме сотрудников посольства естьмного других представителей, которые работают в двух учреждениях «посовместительству». На разведку и на свое учреждение.

— Вы писали отчеты о встречах с Дровосеком?

— Нет. Я только докладывал об этом Слепцову.

— Вы уверены, что никто не знал о ваших встречах вФинляндии?

— Уверен, что знали, — возразил Жажин. — Зналнаш резидент в Стокгольме и резидент внешней разведки в Хельсинки. Меня потомнесколько раз вызывали во внешнюю контрразведку и спрашивали про Дровосека. Ноя не знал, кто этот человек и кем он работал. Моя задача была всего лишьвовремя доставлять информацию.

— У вас были свои информаторы?

— Двое. Но это были обычные торговые агенты. Одногоарестовали в девяностом году. Его осудили, кажется, на пять лет. Другой уехализ страны, но его задержали в Дании.

— Значит, оба ваших информатора были провалены? —уточнил Караев.

— Выходит, что так, — негромко призналсяЖажин, — но это случилось, уже когда меня не было в Швеции. И провалилисьне только эти двое, но и вся сеть нашей агентуры в стране. Я не знаю, как этослучилось, но за своих информаторов я мог отвечать. Это были надежные люди.

— Вам не кажется, что кто-то мог выдать всех вашихинформаторов?

— Я об этом много думал. Но если их выдали, то сделалиочень умно. Дождались, когда я уеду. И только потом их обоих взяли. Я не думаю,что шведы ко мне так хорошо относились.

— Поясните, что вы хотите сказать?

— Получается, что шведская контрразведка специальновыжидала и не трогала именно моих информаторов, тогда как вся сеть былаполностью парализована. Но это невозможно. Я не занимал такого большогоположения в нашем представительстве в Швеции. И ради меня они бы не пошли натакую игру. Я думаю, что это обычное совпадение.

— Вы не подумали, что вас сознательно оберегали?

— Именно об этом я и подумал. Но такого не могло быть впринципе. Шведы знали, что я слишком незначительная фигура, чтобы вести со мнойтакую сложную игру.

«Не с ним, — убежденно подумал Караев, — конечно,не с ним». Теперь все становится ясным. Они намеренно не трогали информаторовЖажина, чтобы не вызывать подозрений у советской стороны. Слепцов использовалЖажина в качестве источника связи с этим Дровосеком, который вполне мог бытьдвойным агентом или вообще не агентом. Но структура резидентуры была построенатаким образом, что знать об этом обычный офицер Жажин не имел права. Это былапрерогатива самого Слепцова, который мог даже указывать в своих донесениях ополучении ценной информации от одного из своих агентов. Они не трогалиинформаторов Жажина, чтобы оберегать Слепцова. В разведке подобное частопроисходит, иначе Слепцова могли бы быстро вычислить.

— Скажите мне, Николай, вам никогда не казалось, чтоСлепцов использовал вас для своих личных целей?

— Нет. В те времена все были идейными. Мы верили видею, за которую работали. Нет. Меня никто не мог использовать.