— Представляю, — восхищенно кивнула Варя. — Ичто, никому-никому нельзя рассказать?

— Вы меня погубите! — в панике воскликнулМаклафлин. — Вы дали слово!

— Хорошо-хорошо, — успокоила его она. — Додесяти буду молчать, как рыба.

— А вот и развилка. Стой! — корреспондент ткнулизвозчика в спину. — Вам направо, мадемуазель Варя, а мне налево.Предвкушаю эффект. Сидим с генералом, пьем чай, болтаем о всякой ерунде, а вполовине десятого я достаю часы и как бы между прочим: «Кстати, IvanStepanovich, через полчаса к вам приедут от Осман-паши». А, каково?

Маклафлин возбужденно расхохотался и сунул ногу в стремя.

Через минуту Варя его уже не видела — скрылся за серымпологом набиравшего силу дождя.

Лагерь за три месяца изменился до неузнаваемости. Палаток неосталось — ровными шеренгами выстроились дощатые бараки. Повсюду мощеныедороги, телеграфные столбы, аккуратные указатели. Все-таки хорошо, когда армиейкомандует инженер, подумала Варя.

В особой части, которая теперь занимала целых три дома,сказали, что господину Фандорину выделен отдельный коттэдж (дежурный произнесновое слово с явным удовольствием) и показали, как пройти.

«Коттэдж» нумер 158 оказался сборной щитовой избушкой в однукомнату и находился на самой окраине штабного городка. Хозяин был дома, дверьоткрыл сам и посмотрел на Варю так, что внутри у нее потеплело.

— Здравствуйте, Эраст Петрович, вот я ивернулась, — сказала она, отчего-то ужасно волнуясь.

— Рад, — коротко произнес Фандорин и посторонился,давая пройти. Комната была самая простая, но с шведской стенкой и целымарсеналом гимнастических снарядов. На стене висела трехверстная карта.

Варя объяснила:

— Вещи оставила у милосердных сестер. Петя занят наслужбе, так я сразу к вам.

— Вижу, здоровы. — Эраст Петрович осмотрел ее сголовы до ног, кивнул. — П-прическа новая. Это теперь такая мода?

— Да. Очень практично. А что тут у вас?

— Ничего. Сидим, осаждаем турку. — В голосетитулярного советника прозвучало ожесточение. — Месяц сидим, два сидим,т-три сидим. Офицеры спиваются от скуки, интенданты воруют, казна пустеет. Вобщем, все нормально. Война по-русски. Европа вздохнула с облегчением,наблюдает, к-как из России уходят жизненные соки. Если Осман-паша продержитсяеще две недели, война будет п-проиграна.

Тон у Эраста Петровича был такой брюзгливый, что Варясжалилась, шепнула:

— Не продержится.

Фандорин встрепенулся, пытливо заглянул в глаза.

— Что-то знаете? Что? Откуда?

Ну, она и рассказала. Уж Эрасту Петровичу можно, этот непобежит рассказывать всякому встречному-поперечному.

— К Ганецкому? П-почему к Ганецкому? — нахмурилсятитулярный советник, дослушав до конца.

Он подошел к карте и забормотал под нос:

— Д-далеко к Ганецкому. Самый фланг. Почему не вставку? Стоп. Стоп.

С исказившимся лицом титулярный советник рванул с крючкашинель и кинулся к двери.

— Что? Что такое? — истошно закричала Варя,бросаясь за ним.

— Провокация, — сквозь зубы, на ходу бросалФандорин. — У Ганецкого оборона тоньше. И за ним Софийское шоссе. Это некапитуляция. Это прорыв. Ганецкому зубы заговорить. Чтоб не стрелял.

— Ой! — поняла она. — А это будут никакие непарламентеры? Вы куда? В штаб?

Эраст Петрович остановился.

— Без двадцати девять. В штабе долго. От начальника кначальнику. Время уйдет. К Ганецкому не поспеть. К Соболеву! Полчаса галопом.Соболев не станет командование запрашивать. Да, он рискнет. Ударит первым.Завяжет бой. Не поможет Ганецкому, так хоть во фланг зайдет. Трифон, коня!

Надо же, денщик у него, растерянно подумала Варя.

Всю ночь вдали громыхало, а к рассвету стало известно, чтораненый в бою Осман капитулировал со всей своей армией: десять пашей и сорок дветысячи войска сложили оружие.

Все, кончилось плевненское сидение.

Убитых было много, корпус Ганецкого, захваченный врасплохнежданной атакой, полег чуть не целиком. И у всех на устах было имя БелогоГенерала, неуязвимого Ахиллеса — Соболева-второго, который в решительныймомент, на свой страх и риск, ударил через оставленную турками Плевну, прямоОсману в неприкрытый бок.

Пять дней спустя, 3 декабря, государь, отбывавший с театравоенных действий, устроил в Парадиме прощальный смотр для гвардии. На церемониюбыли приглашены доверенные лица и особо отличившиеся герои последнего сражения.За Варей прислал свою коляску сам генерал-лейтенант Соболев, чья звезда взмылапрямо к зениту. Не забыл, оказывается, старую знакомую блистательный Ахиллес.

Никогда еще Варя не оказывалась в столь изысканном обществе.От сияния эполетов и орденов можно было просто ослепнуть. Честно говоря, она ине подозревала, что в русской армии такое количество генералов. В первом ряду,ожидая выхода высочайших лиц, стояли старшие военачальники, и среди нихнеприлично молодой Мишель в неизменном белом мундире и без шинели, невзирая нато, что день выдался хоть и солнечным, но морозным. Все взгляды были устремленына спасителя отечества, который, как показалось Варе, стал гораздо выше ростом,шире в плечах и значительнее лицом, чем ранее. Видно, правду говорят французы,лучшие дрожжи — слава.

Рядом вполголоса переговаривались два румяныхфлигель-адъютанта. Один все косился черным, маслянистым глазом на Варю, и этобыло приятно.

— … А государь ему: «В знак уважения к вашей доблести,мушир, возвращаю вам вашу саблю, которую вы можете носить и у нас в России,где, надеюсь, вы не будете иметь причины к какому-либо недовольству». Такаясцена — жалко тебя не было.

— Зато я дежурил на совете 29-го, — ревнивооткликнулся собеседник. — Собственными ушами слышал, как государь сказалМилютину: «Дмитрий Александрович, испрашиваю у вас как у старшего изприсутствующих георгиевских кавалеров разрешения надеть георгиевский темляк насаблю. Кажется, я заслужил… „«Испрашиваю“! Каково?

— Да, нехорошо, — согласился черноглазый. —Могли бы и сами догадаться. Не министр, а фельдфебель какой-то. Уж государьпроявил такую щедрость! Тотлебену и Непокойчицкому — «Георгия» 2-й степени,Ганецкому — «Георгия» 3-й степени. А тут темляк.