Товарищ Филиппов встал, одернул гимнастерку. Он слегкаволновался. Первый раз в жизни выступал он перед такой ответственнойаудиторией. Он слышал, что опытные ораторы, чтобы речь их была гладкой иубедительной, из массы слушателей выбирают какое-нибудь одно лицо и обращаютсяименно к нему одному. Филиппов так и сделал. Из всех сидевших перед ним онвыбрал одного, которого раньше где-то встречал, и говорил теперь, обращаясь какбы только к нему. Он начал с того, что здесь все коммунисты и поэтому в пряткииграть нечего. Идет война, и война тяжелая. Пользуясь преимуществом первогоудара, враг захватил значительные территории. И движется дальше. Красная Армиясражается с необычайной стойкостью, но иногда вынуждена отступать под натискомпревосходящих сил противника. В этих условиях как никогда становится важнымвопрос о прочности тыла. Только при прочном тыле наши войска смогут удержатьпротивника на занятых рубежах с тем, чтобы впоследствии перейти в решительноеконтрнаступление. Говоря о части общего тыла, ограниченной территорией данногорайона, лейтенант Филиппов охарактеризовал положение как в целомудовлетворительное. Трудящиеся района вершат чудеса трудового героизма подлозунгом: «Все для фронта, все для победы». Для фронта вяжутся теплые носки,собирается металлолом, жертвуются крупные суммы денег. Лейтенант поведалсобравшимся о каком-то героическом колхознике, построившем на свои деньгитяжелый бомбардировщик.

Тут члены бюро задвигали стульями, зашевелились, закашляли.Невольно каждый из них подумал, что же это за колхозник и где он взял столькоденег, и если бы кто-нибудь сказал им, что деньги этот колхозник заработал натрудодни, то все члены бюро могли бы умереть от внутреннего смеха. Но лейтенантФилиппов и сам знал, что на трудодни это было бы слишком, и он не сталуточнять, где взял эти деньги героический колхозник, важно, что он их отдал, амог бы, не отдавая, держать в кубышке или в чулке.

При этом Филиппов смотрел почему-то на Бориса ЕвгеньевичаЕрмолкина, которому тут же показалось, что, может быть, Филиппов подозревает,что и он, Ермолкин, вместо того чтобы построить бомбардировщик или хотя быкакой-нибудь «кукурузник», держит деньги в чулке. Ермолкин тут же полез вкарман, выгреб из него все, что в нем было, а было всего-навсего четыре рубля смелочью. Эти деньги Ермолкин держал на раскрытой ладони, как бы показывая, чтобольше у него нет ни копейки, но если на эти четыре рубля с мелочью можно построитькакой-нибудь, небольшой пусть, бомбардировщик, то он, Ермолкин, будет этомутолько рад.

Лейтенант Филиппов привел и другие примеры беззаветногогероизма, но одновременно с этим отметил (и при этом опять посмотрел наЕрмолкина), что среди работников тыла, и в частности среди населения даннойместности, существуют и определенные негативные явления. Среди наиболееотсталой части населения, сказал Филиппов, ходят самые нелепые слухи, возможно,возбуждаемые и распространяемые скрытыми враждебными элементами (и опять взглядна Ермолкина).

К таковым относятся и слухи о так называемой банде Чонкина.

Лейтенант подтвердил, что такая банда действительносуществовала, но она полностью разоблачена и обезврежена, а сам Чонкин вожидании справедливого и сурового суда сидит в тюрьме.

– Дело не в Чонкине, – объяснил лейтенант. – Я думаю, чтоздесь все коммунисты и все умеют держать язык за зубами. И я скажу по секрету:в нашем районе действует враг пострашнее Чонкина. Это некий Курт, личный агентнемецкого обершпиона адмирала Канариса.

При слове «Курт» Ермолкин съежился. Он сразу вспомнил, чтооб этом Курте совсем недавно его спрашивал подполковник Лужин. Честными глазамиЕрмолкин уставился на Филиппова, всем своим видом показывая, что к упомянутомуКурту никакого отношения не имеет. Но лейтенант Филиппов, в свою очередь,пристально смотрел на Ермолкина. Ермолкин не выдержал и, выдавая себя сголовой, отвел глаза и посмотрел на военкома Курдюмова. Курдюмов, решив, чтоЕрмолкин подозревает его, посмотрел на лектора Неужелева, цепная реакция страхараспространилась среди присутствующих, каждый из которых в реальностьсуществования Курта не верил, но не имел никаких доказательств, что он и Куртне одно и то же лицо.

Впрочем, лейтенант Филиппов, кажется, никого конкретновсе-таки не подозревал. Он только объяснил, что один шпион может нанести нашемугосударству урон больший, чем полк или даже дивизия, и попросил присутствующихпроявлять максимальную бдительность, не разглашать государственных и военныхтайн, присматриваться к окружающим и, если возникнут хоть малейшие сомнения илиподозрения, немедленно обращаться с ними Куда Надо.

Среди людей, собравшихся в приемной, находился ипредседатель Голубев. Он сидел под дверью Ревкина на одном из сбитых в рядстульев и, положив ученическую тетрадь на полевую сумку, составлял тезисыбудущих ответов на всевозможные обвинения.

Поэту, который возьмется всесторонне воспеть нашудействительность, никак нельзя пройти мимо темы ПЕРСОНАЛЬНОЕ ДЕЛО.

Персональное дело – это такое дело, когда большой коллективлюдей собирается в кучу, чтоб в порядке внутривидовой борьбы удушить одного изсебе подобных сдуру, по злобе или же просто так.

Персональное дело – это как каменная лавина: если уж она навас валится, вы можете объяснять ей все, что хотите, она пришибет.

Голубев хорошо это знал, когда дело касалось других. Нотеперь он совершал ошибку, которую тысячи людей совершали до него и тысячисовершат после. Он готовил ответы на те вопросы, которые ему, может быть,зададут, наивно надеясь, что в данном конкретном случае почему-то возьмут верхего доводы и соображения здравого смысла.

Персональных дел было назначено несколько. Тут же рядом сГолубевым сидел пожилой учитель местной школы Шевчук, маленький человек скрасными склеротическими прожилками на щеках. Он был в очках, в стеганых ватныхбурках с галошами и в залатанной телогрейке, подпоясанной узким ремнем. Наколенях он держал старый буденновский шлем, одно ухо которого было оторвано.Голубев Шевчука знал случайно, как-то познакомились в чайной. Вид у него былиспуганный, он мял руками буденновку и как бы сам для себя бормотал:

– Буду каяться… каяться буду… А вы как считаете? – обратилсяон к Голубеву.

Голубев пожал плечами.

– А что делать? – продолжал бормотать Шевчук. – У меня жедетишек четверо. Дочку замуж выдал, а остальные вот. – Он показал рукойпримерный рост остальных.

– За что вас? – спросил Голубев.

– За язык, – сказал Шевчук и для убедительности высунул языки показал на него пальцем.

Голубев думал, учитель расскажет, что именно случилось с егоязыком, но тот замолчал, уставясь в одну точку.