Потом перебирала я в уме эти фразы, эти последние крикистрашного прощания. Я представляла себе этого человека – неровню; я стараласьугадать весь мучительный смысл этого слова: «неровня». Мучительно поражало меняэто отчаянное прощанье: «Я смешон и сам стыжусь за твой выбор». Что это было?Какие это люди? О чем они тоскуют, о чем мучатся, что потеряли они? Преодолевсебя, я напряженно перечитывала опять это письмо, в котором было столькотерзающего душу отчаяния, но смысл которого был так странен, так неразрешим дляменя. Но письмо выпадало из рук моих, и мятежное волнение все более и болееохватывало мое сердце… Наконец все это должно же было чем-нибудь разрешиться, ая не видела выхода или боялась его!

Я была почти совсем больна, когда, в один день, на нашемдворе загремел экипаж Петра Александровича, воротившегося из Москвы. АлександраМихайловна с радостным криком бросилась навстречу мужа, но я остановилась наместе как прикованная. Помню, что я сама была поражена до испуга внезапнымволнением своим. Я не выдержала и бросилась к себе в комнату. Я не понимала,чего я так вдруг испугалась, но боялась за этот испуг. Через четверть часа меняпозвали и передали мне письмо от князя. В гостиной я встретила какого-тонезнакомого, который приехал с Петром Александровичем из Москвы, и, понекоторым словам, удержанным мною, я узнала, что он располагается у нас надолгое житье. Это был уполномоченный князя, приехавший в Петербург хлопотать покаким-то важным делам княжеского семейства, уже давно находившимся взаведовании Петра Александровича. Он подал мне письмо от князя и прибавил, чтокняжна тоже хотела писать ко мне, до последней минуты уверяла, что письмо будетнепременно написано, но отпустила его с пустыми руками и с просьбою передатьмне, что писать ей ко мне решительно нечего, что в письме ничего не напишешь,что она испортила целых пять листов и потом изорвала всё в клочки, что,наконец, нужно вновь подружиться, чтоб писать друг к другу. Затем она поручилауверить меня в скором свидании с нею. Незнакомый господин отвечал нанетерпеливый вопрос мой, что весть о скором свидании действительно справедливаи что все семейство очень скоро собирается прибыть в Петербург. При этомизвестии я не знала, как быть от радости, поскорее ушла в свою комнату,заперлась в ней и, обливаясь слезами, раскрыла письмо князя. Князь обещал мнескорое свидание с ним и с Катей и с глубоким чувством поздравлял меня с моимталантом; наконец, он благословлял меня на мое будущее и обещался устроить его.Я плакала, читая это письмо; но к сладким слезам моим примешивалась такаяневыносимая грусть, что, помню, я за себя пугалась; а сама не знала, что сомной делается.

Прошло несколько дней. В комнате, которая была рядом с моею,где прежде помещался письмоводитель Петра Александровича, работал теперь каждоеутро, и часто по вечерам за полночь, новый приезжий. Часто они запирались вкабинете Петра Александровича и работали вместе. Однажды, после обеда,Александра Михайловна попросила меня сходить в кабинет мужа и спросить его,будет ли он с нами пить чай. Не найдя никого в кабинете и полагая, что ПетрАлександрович скоро войдет, я остановилась ждать. На стене висел его портрет.Помню, что я вдруг вздрогнула, увидев этот портрет, и с непонятным мне самойволнением начала пристально его рассматривать. Он висел довольно высоко; к томуже было довольно темно, и я, чтоб удобнее рассматривать, придвинула стул истала на него. Мне хотелось что-то сыскать, как будто я надеялась найтиразрешение сомнений моих, и, помню, прежде всего меня поразили глаза портрета.Меня поразило тут же, что я почти никогда не видала глаз этого человека: онвсегда прятал их под очки.

Я еще в детстве не любила его взгляда по непонятному,странному предубеждению, но как будто это предубеждение теперь оправдалось.Воображение мое было настроено. Мне вдруг показалось, что глаза портрета ссмущением отворачиваются от моего пронзительно-испытующего взгляда, что онисилятся избегнуть его, что ложь и обман в этих глазах; мне показалось, что яугадала, и не понимаю, какая тайная радость откликнулась во мне на мою догадку.Легкий крик вырвался из груди моей. В это время я услышала сзади меня шорох. Яоглянулась: передо мной стоял Петр Александрович и внимательно смотрел на меня.Мне показалось, что он вдруг покраснел. Я вспыхнула и соскочила со стула.

– Что вы тут делаете? – спросил он строгим голосом. – Зачемвы здесь?

Я не знала, что отвечать. Немного оправившись, я передалаему кое-как приглашение Александры Михайловны. Не помню, что он отвечал мне, непомню, как я вышла из кабинета; но, придя к Александре Михайловне, я совершеннозабыла ответ, которого она ожидала, и наугад сказала, что будет.

– Но что с тобой, Неточка? – спросила она. – Ты всяраскраснелась; посмотри на себя. Что с тобой?

– Я не знаю… я скоро шла… – отвечала я.

– Тебе что же сказал Петр Александрович? – перебила она ссмущением.

Я не отвечала. В это время послышались шаги ПетраАлександровича, и я тотчас же вышла из комнаты. Я ждала целые два часа вбольшой тоске. Наконец пришли звать меня к Александре Михайловне. АлександраМихайловна была молчалива и озабочена. Когда я вошла, она быстро и пытливопосмотрела на меня, но тотчас же опустила глаза. Мне показалось, что какое-тосмущение отразилось на лице ее. Скоро я заметила, что она была в дурномрасположении духа, говорила мало, на меня не глядела совсем и, в ответ назаботливые вопросы Б., жаловалась на головную боль. Петр Александрович былразговорчивее всегдашнего, но говорил только с Б.

Александра Михайловна рассеянно подошла к фортепьяно.

– Спойте нам что-нибудь, – сказал Б., обращаясь ко мне.

– Да, Аннета, спой твою новую арию, – подхватила АлександраМихайловна, как будто обрадовавшись предлогу. Я взглянула на нее: она смотрелана меня в беспокойном ожидании.

Но я не умела преодолеть себя. Вместо того, чтоб подойти кфортепьяно и пропеть хоть как-нибудь, я смутилась, запуталась, не знала, какотговориться; наконец досада одолела меня, и я отказалась наотрез.

– Отчего же ты не хочешь петь? – сказала АлександраМихайловна, значительно взглянув на меня и, в то же время мимолетом, на мужа.

Эти два взгляда вывели меня из терпения. Я встала из-застола в крайнем замешательстве, но, уже не скрывая его и дрожа от какого-тонетерпеливого и досадного ощущения, повторила с горячностью, что не хочу, немогу, нездорова. Говоря это, я глядела всем в глаза, но бог знает, как быжелала быть в своей комнате в ту минуту и затаиться от всех.

Б. был удивлен, Александра Михайловна была в приметной тоскеи не говорила ни слова. Но Петр Александрович вдруг встал со стула и сказал,что он забыл одно дело, и, по-видимому в досаде, что упустил нужное время,поспешно вышел из комнаты, предуведомив, что, может быть, зайдет позже, авпрочем, на всякий случай пожал руку Б. в знак прощания.

– Что с вами, наконец, такое? – спросил Б. – По лицу вы всамом деле больны.