– Слугой твоего хозяина?

– И еще бессмертным. Почти бессмертным.

– Не хочу быть слугой.

– Это не так плохо.

– Нет.

– Тогда выпей это просто так. Ради меня. И к черту Вайореля и других вечных тварей.

Крина спешно улыбнулась, подчеркивая, что шутит. Улыбка вышла усталой и фальшивой. Где-то в глубине души Крина устала быть слугой, желая снова вспомнить, что такое быть женщиной: желанной, любимой, взбалмошной, а не мудрой, усталой и вечной. Потому что вечность утомляет. Все старится, гниет: цели, интересы, стремления, желания. И пусть тело в рассвете жизни, сознание близится к закату…

– Знаешь, – прошептала Крина, обнимая Мэтокса, – говорят, женщина запоминает только двух мужчин: первого и последнего. Все остальные становятся безликими масками на карнавале жизни… Ты не можешь стать для меня первым, но место последнего еще вакантно… Так что… Я бы хотела… Если ты не против… – мысли спутались…

Впервые за долгие годы Крина была взволнована, влюблена. И в кого? В самого никчемного, в самого неприметного человека, который и на пианино-то играть путем не умеет. Так, просто научился чему-то когда-то у кого-то. Ведь она разбирается в музыке. Разбиралась. Давно. Потом все забылось. За долгие века все стерлось. Вайорель предупреждал, что чем старее становится слуга, тем больше он похож на своего хозяина. Но внутри хозяев нет ничего, кроме пустоты. Они созданы из пустоты, которая ненавидит пустоту. И так как они образчики этого состояния, то больше всего они ненавидят друг друга. Женщины… Их женщины…

Крина никогда не видела женских особей этого древнего вида, поэтому в первые годы службы предлагала Вайорелю себя снова и снова. Но он лишь смеялся над ней: устало, сдержанно. Тогда Крина ненавидела этот смех. Позже, много веков спустя, она сама стала смеяться так же. Люди говорят: в здоровом теле – здоровый дух. Что ж, иногда это не верно. Тело Крины сохранило молодость, свежесть, но дух состарился и согнулся под тяжестью прожитых лет и совершенных поступков. От юной девочки, которую некогда Вайорель забрал у нищих родителей, ничего не осталось. Вернее, не забрал – купил.

В бедной румынской семье было шестеро детей. Крина помнила, как умерли две старших сестры. Помнила, как родилась младшая. В доме не было хлеба, не было жизни, лишь существование, но в этом был смысл. Для Крины был. Даже когда одна из сестер, которая работала на ночных улицах, чтобы прокормить семью, заболела сифилисом и начала гнить на глазах, был. Был, и когда родилась младшая сестра. К тому времени Крине было тринадцать, и старшие сестры начинали намекать, что она скоро тоже сможет зарабатывать деньги, как и они: ночью, на улице. Но смысл был всегда. Даже после того, как отец отвел ее в местный монастырь и оставил на ночь с приезжим пастырем. Золотая монета, полученная наутро Криной, была для нее настоящим сокровищем. Но пастырь уехал, а монахи всегда были слишком скупы и набожны, чтобы пользоваться юным телом часто. Нужно было идти на улицы Бухареста.

Была зима. Мужчины проходили мимо. Сестры говорили, что зимой спрос всегда меньше. Но вот появился высокий красавец со светлыми волосами. Он прошел мимо большинства женщин и остановился возле Крины. Его глаза василькового цвета были холодны, как ночь вокруг. Его кожа была бледной, благородной.

– Вы, должно быть, заблудились, господин, – сказала Крина, приняв чужака за человека из замка. Он улыбнулся: устало, вымученно. Откуда-то из темноты выскользнула карета. Внутри было холодно и пахло цветами.

– Как тебя зовут? – спросил незнакомец. Крина назвала свое имя, вздрогнула, почувствовав, как тронулась карета. – А я – Вайорель, – представился незнакомец. Его взгляд стал колким, словно он пытался читать мысли Крины, но она приняла это за вожделение, поджала ноги и начала спешно подбирать многочисленные юбки. Вайорель рассмеялся.

– Я не заразная, – спешно сказала Крина. – Не могла заразиться. Это мои первые дни на улицах, так что…

– Я знаю.

– Тогда почему вы смеетесь?

– Потому что мне не нужно то, что ты хочешь предложить мне.

Крина увидела, как начинает меняться лицо незнакомца. Увидела его клыки, вытянувшуюся челюсть. Она хотела закричать, но рука мужчины зажала ей рот.

– Обещаю, что не убью, если не будешь кричать, – прошептал он.

Крина кивнула. Он прокусил ей шею и пил кровь, казалось, целую вечность. Боль от укусов отступила, и Крина чувствовала лишь голод Вайореля, лишь его жажду, которую сейчас могла утолить только она. И это было лучше, чем лежать под старым пастырем или толстыми монахами. Крина обняла Вайореля за шею, прижала к себе: осторожно, нежно. Он замер, перестал пить. Кровь из ран заструилась по шее Крины. Метаморфозы оставили лицо Вайореля. Он снова стал человеком. Отпрянул назад и смотрел растерянными васильковыми глазами, на дне которых Крина видела вину.

– Я что-то сделала неправильно? – растерянно спросила она.

– Просто уходи.

– Но моя кровь все еще течет…

– Уходи! – закричал Вайорель.

Карета остановилась. Крина выскочила на улицу. Она вернулась домой лишь под утро. Мать и сестры встретили ее, потребовав заработанные деньги.

– Я не взяла денег, – сказала Крина.

Мать ударила ее по лицу и потребовала не врать, указала на колыбель, где лежала младшая сестра, и сказала, что ребенку нужна пища.

– Признавайся, где ты их прячешь! – сестры схватили ее за руки, а мать начала обыскивать, увидела прокушенную шею, засохшую кровь, замерла. – Иди спать, – тихо и как-то отрешенно сказала она вдруг.

Крина заглянула ей в глаза, но там не было ничего, кроме разочарования и вечной зимы, продолжавшей и летом завывать метелями. Зимы, которая давно уже поселилось в этом усталом сердце. Крина легла в кровать, но еще долго наблюдала за матерью, тщетно пытавшейся выдавить из своей высохшей груди остатки молока для младенца.

Потом пришли сон и слабость. Крине казалось, что Вайорель выпил не только ее кровь, но и жизненную силу. Вечером она с трудом смогла одеться и вышла из дома. Ноги были ватными и не слушались. Она дошла до старого монастыря и упала без чувств. Подобравшие ее монахи увидели оставленные зубами Вайореля следы на шее и долго спорили шепотом о том, что должны сделать. В зале горел камин, Крина подвинулась ближе к пламени, чтобы согреться. Она не слушала больше монахов, не думала о том, что они решат сделать с ней. Она хотела только прогнать пробравшийся под одежду холод, закрыла глаза, задремала, проснулась, поднялась на ноги и пошла прочь. Монахи смотрели, как она уходит, но ничего так и не сказали.

Была середина ночи. Небо звездное. Крина подумала, что в город идти поздно, вернулась домой. У дверей стояла карета, в которой вчера Вайорель пил ее кровь, забирал ее силу. Сейчас он ждал ее в доме. Стоял в центре единственной прокопченной комнаты и разговаривал с родителями, торговался с ними… Нет. Вернее, это они торговались, а он принимал условия. Принимал цену за Крину. За ночь с ней? За несколько дней? Месяц? Жизнь?