этнического происхождения личности любая деталь могла оказаться решающей для судьбы целой семьи: донос соседа, проживание в местности, считающейся «болгарской», наличие в родословной болгарского дедушки, или же подозрения в политической враждебности Железной гвардии.

После завершения процесса перемещения населения, в начале 1941 г. в румынские консульства стал поступать поток заявлений с просьбами разрешить возвращение из Болгарии в Румынию. Эти документы открывают историкам уникальную возможность увидеть, в каких хаотических условиях происходила идентификация будущих «эвакуированных». Например, некто Павел Думитру сообщал, что его дедушка со стороны отца был румынским колонистом родом из Трансильвании, проживавшим в северной части Добруджи. Он женился на местной жительнице болгарского происхождения, и с тех пор их потомки проживали в болгарской части города Тулча. Мать заявителя была арумынкой по происхождению, а его дяди со стороны отца проживали в других регионах страны. Вопреки всему этому и невзирая на то, что на момент подписания Крайовского договора П. Думитру проходил военную службу и был, по его словам, «на хорошем счету» в своей части, что удостоверялось справкой о примерном поведении, он был арестован легионерской полицией «менее чем через 24 часа» после своего возвращения из полка домой, насильно втолкнут в грузовик и выслан за границу. Очевидно, что подкомиссия, в которую он обратился с протестом по поводу своего включения в списки «эвакуируемых», отказалась рассмотреть его случай с должным вниманием[362].

Анжела Георгиу от имени своих двоих «эвакуированных» племянников и племянницы обратилась к властям с просьбой с просьбой разрешить им вернуться в страну. Как она объясняла, их покойный отец был «истинным» румыном (поскольку происхождение матери не указано, можно предположить, что она была болгаркой). На момент составления списков этим лицам на основе показаний свидетелей о румынском происхождении их отца удалось получить в уездном суде справку об их этническом происхождении. Но этот документ был комиссией отвергнут как недостаточно обоснованный без каких-либо разъяснений, какого рода свидетельства удовлетворили бы ее. Заявительница напоминала, что «в румынском законодательстве нет закона или какого-то другого способа, который бы указал, каким образом должен быть оформлен этот документ»[363]. Думитру Г. С. Слэвеску, Ион Г. И. Желеску и Алету Г. И. Желеску утверждали, что вначале им удалось «доказать» (неясно, каким образом) свое румынское происхождение, но потом их «разоблачили» по анонимному письму как болгар, вследствие чего они и были «эвакуированы». В анонимном письме из города Хыршова, уезд Констанца, отправленном в июне 1942 г., имелись намеки на то, что осенью 1940 г. некоторым богачам удалось получить разрешение остаться в Румынии путем подкупа должностных лиц. Следствие, открытое по этому делу, насколько можно судить по отрывочным сведениям в источниках, подтвердило наличие должностной коррупции на момент «эвакуации»[364].

Поскольку Соглашение по обмену населения не включало положений о смешанных семьях, для них не было сделано исключений. Это означало, что если один из супругов идентифицировался как этнический болгарин, депортировалась вся семья. Это обстоятельство приводило иногда к распаду семей. Некоторые «эвакуированные» в Болгарию лица в своих петициях указывали, что они были готовы бросить свои семьи, если это станет условием разрешения на возврат. В августе 1941 г., например, несколько румынок, высланных вместе со своими мужьями в Кадрилатер, написали в заявлении (пытаюсь передать грамматику и пунктуацию оригинала):

Чем же мы провинились, что наши мужья были болгарами, зачем столько страданий для женщин, которые не хотели ничего иного, кроме как быть верными женами и последовали за своими мужьями тогда, когда те были принудительно эвакуированы из Добруджи.

Здесь нас считают чужими, ибо сам Болгарский Премьер-министр заявил в Собрании, что из Румынии прибыли 66 000 болгар, и 5000 полукровок; какой смысл оставаться в Болгарии, когда нас считают чужими.

Сегодня, когда прошел почти год, как мы разлучены с нашей дорогой Родиной, сегодня после года страданий среди чужаков, и всех пролитых слез, и когда нет никого, кто мог бы понять нашу боль <…> Просим вас, разрешите нам вернуться на Родину, чтобы пожертвовать собой ради нее, и, если нельзя вернуться с нашими мужьями, пустите нас одних, потому что хотим жить как Румынки, и умереть за Румынию[365].

Но румынские власти не спешили выдавать разрешения на возвращение, независимо от того, насколько обоснованы были обращения, поскольку понимали, что выдача нескольких подобных пропусков приведет к бурному росту потока просьб о возвращении[366].

Фото 6.1. Этнические румыны переправляются на пароме через Дунай из южной части Добруджи в северную. Осень 1940 г. Для большинства ««эвакуированных» это было второе перемещение, через которое им пришлось пройти.

Фотография любезно предоставлена Национальным архивом Румынии

Не будем забывать, что, подав заявление о возвращении на родину, депортированный рисковал навлечь на себя обвинения в нелояльности со стороны болгарских властей, так что повторная подача заявления предполагала исключительную твердость характера и решительность. Например, в один из дней 1943 г. (дата в документе не указана) Георге Д. Мирча, будучи на приеме у румынского генерального консула в Софии, просил разрешения вернуться на родину. Через три дня он был вызван к начальнику местной полиции, который начал его расспрашивать о цели визита. Объяснения Мирчи вывели болгарского полицейского из себя, и тот начал кричать на него, что он болгарин. На это Мирча, по его словам, ответил следующее:

В душе я чувствую себя румыном, что хотите со мной делайте, но я хочу вернуться на Родину, и он меня спросил, если ты румын, откуда болгарский знаешь, я ответил, что учился грамоте в 1916 году, во время оккупации, но у меня и справка есть, что я румын[367].

Румынские должностные лица, которым осенью 1940 г. было поручено составление списков будущих «эвакуируемых», руководствовались идеей, что «чем больше людей они эвакуируют с севера Добруджи, тем лучше». Румынским властям удалось идентифицировать в северной части Добруджи около 75 тыс. «этнических болгар», т. е. почти вдвое больше, чем было зарегистрировано переписью 1930 г.[368] Парадоксальным образом, хотя идея «очищения нации» основывалась на понимании этнической идентичности как однозначной и неизменной, проповедники и исполнители проекта «очищения» собственными действиями показывали, как можно манипулировать этничностью в политических целях. При определении этнической принадлежности индивида власти принимали во внимание, помимо самоопределения, языка и происхождения, целый ряд привходящих факторов. Но как только они решали, что то или иное лицо «в действительности» принадлежало к той или иной этнической группе, они спешили заявить, что вопрос решен и пересмотру не подлежит.

Первоначально румыны надеялись «эвакуировать» назначенных «болгарами» до начала проверок Смешанной комиссии, и,