– Аминь, – сказал мой Мастер.

– Скажи ему, – обратился рыжий к моемугосподину. – Ты, Мариус Римский, скажи ему. – Он сделал новыйслюнявый глоток. – Расскажи ему о бойне, обо всем, что произошло. Расскажиему, как дрался на стенах Джованни Лонго, пока в грудь ему не угодила пуля.Слушай, безмозглый дурень! – заорал он своему другу. – Никто в этихделах не разбирается лучше Мариуса Римского. Колдуны умны, говорит моя шлюха.За Бьянку Сольдерини.

Он осушил стакан.

– Ваша шлюха, сударь? – спросил я. – Вы таквыражаетесь о достойной женщине да еще в присутствии пьяных непочтительныхмужчин?

Никто не обратил на меня внимания – ни рыжий, который опятьопрокидывал кубок, ни кто-либо из остальных. Ко мне поплелся неверным шагомтанцор-блондин.

– Они пьяны и о тебе забыли, прекрасный мальчик, –сказал он. – Но только не я.

– Сударь, вы спотыкаетесь, когда танцуете, – заметиля. – Смотрите не споткнитесь, когда будете за мной ухаживать.

– Ах ты, жалкий щенок, – сказал он и упал на меня, потерявравновесие. Я вылетел из кресла и отскочил вправо. Он споткнулся о ножку ирухнул на пол.

Раздался громкий взрыв хохота. Два оставшихся танцорапрекратили выделывать свои па.

– Джованни Лонго был храбр, – невозмутимо ответил мойгосподин, оглядевшись вокруг и вновь обращая свой холодный взгляд крыжему. – Все они были храбры. Но ничто не могло спасти Византию. Ее часпробил. Кончилось время императоров и трубочистов. А в последующем побоищемногое было безвозвратно утеряно. Библиотеки сжигались сотнями. Столькосвященных рукописей, содержавших множество тайн, утрачено навсегда!

Я попятился от атаковавшего меня пьяницы, которыйперекатился по полу.

– Ах ты, паршивая болонка! – заорал он, растянувшись умоих ног. – Я сказал, дай мне руку.

– Хорошо, сударь, однако, – проговорил я, – мнекажется, вы этим не ограничитесь.

– Так и будет! – воскликнул он, но его занесло, и онснова упал, испустив протяжный стон.

Один из сидевших за столом мужчин – красивый, но пожилой, сдлинными, густыми, волнистыми седыми волосами и морщинистым лицом, тот, кто всеэто время молча угощался жирной бараньей лопаткой, бросил взгляд на меня и наупавшего – тот безуспешно пытался подняться на ноги.

– Х-м-м-м. Значит, Голиаф пал, маленький Давид? –улыбнулся он мне. – Последи за своим языком, маленький Давид, мы не всездесь тупые великаны, а тебе еще рановато кидаться камнями.

Я улыбнулся ему в ответ.

– Ваша острота так же неуклюжа, как и ваш друг, сударь. Чтокасается, как вы выразились, моих камней, они останутся на месте, в своеммешке, и подождут, пока вы не споткнетесь о вашего друга.

– Вы упомянули о книгах, сударь? – спросил Мариусарыжий мужчина, абсолютно игнорируя нашу перепалку. – При падениивеличайшего города мира жгли книги?

– Да, этого приятеля интересуют книги, – сказалчерноволосый. – Сударь, вы бы лучше присмотрели за мальчишкой. Он человекконченый. Обстоятельства изменились. Велите ему не смеяться над старшими.

Ко мне направились двое танцоров, оба такие же пьяные, как итот, кто упал. Они сделали вид, что хотят меня погладить, и превратились в однозловонное, тяжело дышащее четверорукое чудовище.

– Ты улыбаешься, когда наш друг катается по полу? –спросил один из них, вставляя мне колено между ног.

Я попятился и чудом избежал увесистой оплеухи.

– Ничего другого я придумать не смог, – ответиля. – Учитывая, что причиной его падения стало поклонение мне. Смотрите,господа, сами не увлекитесь этим культом. Я ни в коей мере не настроен отвечатьна ваши молитвы.

Мастер поднялся со своего места.

– Меня это начинает утомлять, – произнес он холодно иотчетливо. Его голос, эхом отразившийся от покрытых гобеленами стен, леденилдушу.

Все посмотрели на него, даже по-прежнему ползавший по получеловек.

– Да что вы? В самом деле? – Черноволосый поднялголову. – Мариус Римский, верно? Я о вас слышал. Я вас не боюсь.

– Это вам очень благоприятствует, – прошептал мойгосподин с улыбкой. Он положил руку на его голову, и тот рванулся в сторону,чуть не свалившись со скамьи. Теперь он совершенно определенно испугался.

Танцоры смерили взглядом моего господина, наверняка стараясьвычислить, легко ли будет его одолеть. Один из них снова набросился на меня.

– Молитвы, черт подери! – сказал он.

– Сударь, поосторожнее с моим господином. Вы его утомляете,а он, когда устает, очень легко раздражается.

Я выдернул руку, за которую он намеревался меня схватить.

Я попятился еще дальше, смешавшись с мальчиками-музыкантами,где меня спасительным облаком окутала музыка.

Я увидел на их лицах панику, но они заиграли еще быстрее, необращая внимания на выступивший над бровями пот.

– Отлично, отлично, господа, – сказал я. – Мненравится. Но сыграйте реквием, если можно.

Они окинули меня отчаянными взглядами, но знаковрасположения не выказали. Барабан не умолкал, свирель вела свою переливчатуюмелодию, зал трепетал от звуков лютни.

Блондин на полу закричал, взывая о помощи, так как до сихпор так и не смог подняться самостоятельно, и двое танцоров бросились, чтобыподдержать его, хотя один из них не переставал стрелять в меня настороженнымивзглядами.

Мастер посмотрел сверху вниз на черноволосого противника,одной рукой потянул его со скамьи вверх и наклонился, чтобы поцеловать в шею.Тот повис в руках моего господина и застыл, как маленький хрупкий зверек впасти у огромного хищника. Я мог поклясться, что расслышал, как из него хлынулакровь, когда мой господин встряхнул волосами и они упали вниз, прикрывая следыроковой трапезы.

Вскоре Мастер уронил жертву на скамью. За этой сценойнаблюдал только рыжий, однако он был настолько пьян, что, казалось, никак не могсообразить, что к чему. Он в недоумении приоткрыл один глаз и еще раз отпил изсвоего грязного, замызганного кубка, потом, как кот, облизал пальцы правойруки. Когда Мастер бросил его черноволосого товарища, тот уткнулся лицом прямов блюдо с фруктами.

– Пьяный идиот, – сказал рыжий. – Никто несражается за благородство, за честь, за порядочность.

– В любом случае не многие, – сказал мой господин,глядя на него.