– Из-за Бьянки...

– Из-за Бьянки... – повторил вслед за ним я. Не в силахсдержаться, я всхлипнул и заглушил вырвавшееся рыдание ладонью.

Мой господин выпрямился. Правой рукой он разгладил влажные,спутанные волосы Мартино.

– Из-за Бьянки... – сказал он ему на ухо.

– Не надо было... не надо было оставлять ей жизнь, – совздохом прошептал Мартино последние в своей жизни слова. Его голова упалавперед, на правую руку моего господина.

Мастер поцеловал его в затылок и отпустил, Мартинососкользнул на стол.

– Очарователен до последней секунды, – сказалон. – Глубокая душа истинного поэта.

Я встал, оттолкнув назад скамью, и выбрался на серединузала. Я плакал – я больше не мог сдерживать слезы. Я полез в куртку за носовымплатком и в следующее мгновение споткнулся о лежавшее позади тело горбуна. Едване упав на него, я слабо вскрикнул.

Я пятился от него и от трупов его товарищей, пока не нащупалза спиной тяжелый шершавый гобелен и не услышал запах пыли и ниток.

– Так вот чего ты от меня хотел, – всхлипывал я, –чтобы я это возненавидел, чтобы я плакал из-за них, дрался из-за них, вступалсяза них.

Он все еще сидел за столом – Христос на Тайной вечере, саккуратно расчесанными на пробор волосами, – положив одну покрасневшуюруку на другую, глядя на меня горячими посоловевшими глазами.

– Я хотел, чтобы ты оплакал в душе хотя бы одного из них –хотя бы одного! – В его голосе звучал гнев. – Разве я прошу слишкоммногого? Чтобы ты пожалел хотя бы об одной из стольких смертей! – Онподнялся из-за стола. Его трясло от бешенства.

Я закрыл лицо платком и только молча всхлипывал.

– Для безымянного нищего, кому постель заменяла лодка, у насслез не нашлось, не так ли, и пусть наша хорошенькая Бьянка не страдает, раз мыпоиграли в молодого Адониса в ее постели! И из-за этих мы плакать не будем,разве только из-за одного – несомненно, самого порочного злодея, – и толишь потому, что он нам польстил, не правда ли?

– Я узнал его, – прошептал я. – Я хочу сказать, заэто короткое время я успел его узнать и...

– А ты предпочел бы, чтобы они бежали от тебя, безымянные,как лисы в кустах! – Он указал на гобелены с изображением сцен королевскойохоты. – Смотри же глазами мужчины на все, что я тебе показываю.

В комнате внезапно потемнело, все свечи задрожали. Я охнулот неожиданности, но причиной всего был Мастер – он возник прямо передо мной исмотрел на меня сверху вниз, – беспокойное, разгоряченное существо, чейвнутренний жар я чувствовал так остро, как будто его источала каждая пора.

– Господин, – крикнул я, глотая слезы, – тыдоволен тем, чему ты меня научил, или нет? Ты доволен тем, чему я научился, илинет? Не смей играть со мной! Я тебе не марионетка – и никогда ей не буду! Чегоже ты от меня хочешь? Почему ты злишься? – Меня затрясло, и слезы хлынулинастоящим потоком. – Ради тебя я буду сильным, но я... я узнал его.

– Почему? Потому что он с тобой целовался? – Оннаклонился и собрал левой рукой мои волосы. Он потащил меня к себе.

– Мариус, ради Бога!

Он поцеловал меня. Он целовал меня, как Мартино, и рот унего был такой же человеческий и горячий. Его язык скользнул мне в рот, и япочувствовал не кровь, но мужскую страсть. Его пальцы жгли мне щеки.

Я начал вырываться. Он отпустил меня.

– О, вернись ко мне, мой холодный белый бог, –прошептал я, опуская голову ему на грудь. Я чувствовал его сердце. Я слышал,как оно бьется. Я никогда раньше его не слышал, никогда не ощущал биение пульсав каменной часовне его тела. – Вернись ко мне, мой бесстрастный учитель. Яне понимаю, чего ты хочешь.

– О дорогой мой! – вздохнул он. – О любовьмоя! – С этими словами он осыпал меня привычным демоническим ливнемпоцелуев, не насмешками страстного мужчины, но своей любовью, мягкой, каклепестки, запечатлевая ее дары на моем лице и волосах. – О мой прекрасныйАмадео, о дитя мое! – говорил он.

– Люби меня, люби меня, пожалуйста, – прошепталя. – Люби меня и забери меня с собой. Я – твой.

Он обнимал меня в наступившей тишине. Я дремал у него наплече. Подул ветерок, но он не потревожил тяжелые гобелены, где французскиевельможи и дамы скользили по густому вечнозеленому лесу в окружении борзых игончих, которые никогда не прекратят лаять, и птиц, которые никогда непрекратят петь.

Наконец он отпустил меня и пошел прочь, ссутулившись, низкосклонив голову. Потом ленивым взмахом руки он поманил меня за собой, но вышелиз комнаты слишком быстро.

Спустившись по каменной лестнице, я выскочил за ним наулицу. Двери были открыты. Холодный ветер осушил мои слезы и развеял зловещуюжару той комнаты. Я бежал и бежал по каменным набережным, через мосты, следуяза ним к площади.

Мне удалось нагнать его только в районе Моло – он шел мимоСан-Марко по направлению к гавани, высокий человек в красном плаще с капюшоном.Я побежал за ним. С моря дул сильный ледяной ветер. Он ударил мне в лицо, и япочувствовал себя окончательно очищенным.

– Не оставляй меня, Мастер, – воззвал я. Мои словапоглотил ветер, но Мариус их услышал.

Он остановился, словно решил внять моим мольбам. Онповернулся и подождал, пока я поравняюсь с ним, а потом взял мою протянутуюруку.

– Мастер, выслушай мой урок, – сказал я. – Судимою работу. – Я поспешно перевел дух и продолжил: – Я видел, как ты пьешькровь плохих людей, людей, осужденных в твоем сердце за какое-то серьезноепреступление. Я видел, как ты пируешь, – и это твоя природа. Я видел, какты забираешь кровь, без которой не можешь жить. И повсюду вокруг тебясуществует мир зла – пустыня, полная людей, которые ничем не лучше животных, иони снабжают тебя кровью такой же густой и сладкой, как кровь невинной жертвы.Вот что ты хотел мне показать, и я это увидел.

Его лицо оставалось бесстрастным, а устремленный на менявзгляд – изучающим. Казалось, снедавшая его лихорадка медленно затухает. Еголицо освещали факелы с далеких галерей, оно постепенно белело и вновьстановилось твердым. В гавани скрипели корабли. Издалека доносилось чье-тобормотание и крики тех, кто, вероятно, не мог уснуть или никогда не спал.

Я взглянул на небо, опасаясь, что увижу роковой свет. Тогдаон уйдет.

– Если я вот так, Мастер, выпью кровь злодея и тех, кого яодолею, я стану таким, как ты?

Он покачал головой.