Но кто бы из антикваров в здравом уме и трезвом рассудкестал бы выкладывать такую правду менту? Здесь что ни фразочка, то статья, а всумме — три статьи. Советские награды — раз, холодняк — два, огнестрел —четыре. Бельгийский пистолетик был капсюльным, середины девятнадцатого века, нов соответствии с буквой закона он несомненно являл собой огнестрельное оружие,поскольку был в исправнейшем состоянии: насыпь пороха, забей пулю, подбериподходящие капсюли — и пали из обеих стволов… Так что о правде и заикаться неследовало.

— Не помню, — сказал Смолин, изобразив на лицестарательное раздумье. — Вроде бы обычными делами, в магазине был,кажется. Кто ж вот так помнит обычные дни… Две недели прошло…

— А подумать? — на сей раз в голосе майораявственно прозвучали некие металлические оттенки.

— Сказал же, совершенно не помню.

— Так и записываем?

— Так и записываем, — твердо сказал Смолин.

— Записываем… — майор принялся писать. — Ну,собственно… У меня и все. Вот разве только исправим насчет суда и следствия…тут зачеркнем, а тут напишем: «по вине составителя протокола были допущенынеточности»… и рядом — точности… Три судимости, две отсидки… У меня все,Василий Яковлевич. Прочитайте, распишитесь, только сначала напишите… или забылиуже, что там пишется? — его голос вновь стал бесстрастным.

— Помню, представьте себе, — сказал Смолин,старательно читая протокол. — С моих слов записано верно, мною прочитано…

Он расписался внизу каждого листа, а на последнем, как иследовало, изобразил на треть страницы размашистый «знак Зорро».

— Ну вот и все, собственно, — сказал майор,захлопывая папочку, поднимаясь. — Извините за беспокойство, служба такая…

Он обаятельно улыбнулся Смолину и направился к двери. Тотчто в форме, подзадержался, взял Смолина за локоть и душевным таким тономпоинтересовался:

— Василий Яковлевич, вы в ближайшее время из Шантарсканикуда временно выезжать не собираетесь?

— Да вроде бы нет, — сказал Смолин. — Неттакой надобности.

Собеседник еще задушевнее, с открытой и дружелюбной улыбкойпродолжал:

— Даже если возникнет такая необходимость, вы уж,пожалуйста, пока воздержитесь… Идет? На некоторое время.

И воззрился явно вопросительно. Ждал, не начнет ли Смолинвозмущаться, качать права, вообще задавать вопросы и проявлять эмоции.

А вот те хрен… Смолин ограничился тем, что с непроницаемымлицом ответил:

— Хорошо. Воздержусь. Скажете, когда можно будет?

— Обязательно, — кивнул тот, сразу видно,разочарованный.

Он даже задержался у стола, но Смолин с тем же непроницаемымлицом произнес:

— Пойдемте?

И первым шагнул к двери, недвусмысленно указывая дорогу.

Захлопнув калитку за незваными гостями и задвинув массивнующеколду, Смолин постоял без движения, потом тихонечко грязно выругался,повернулся и неторопливо побрел во двор. Плюхнулся на скамеечку, досталсигареты — пальцы, конечно, не тряслись, но настроение было препоганейшее…

Глыба, с размаху всадив лопату в захрустевший щебень, тут жеподошел и с самым живейшим интересом спросил:

— Чего приперлись, волки?

— Ты с ними никогда раньше не сталкивался?

— Ни с тем, ни с другим, — сказал Глыбарешительно. — Я бы помнил, с моим-то опытом… Совершенно левые мусора, вжизни не пересекался.

— Игра приобретает интерес… — сквозь зубы процедилСмолин.

— Что им нужно?

— Глыба, помолчи минут пяток… — сказал Смолин,устало жмурясь. — Мне тут в темпе подумать нужно, как жить дальше…

— Понял… — сговорчиво кивнул битый жизнью Глыба и,чуть подумав, направился к куче щебня.

Это неспроста. Спроста так не бывает — чтобы задали кучубезобидных, рутинных, вполне естественных в такой ситуации вопросов, а потомбабахнули один-единственный тяжелый: друг ситный, а где ты, собственно, был вовремя убийства. Ах алиби не имеется? Вот кстати, мы все о тебе знаем… и отвоем дружке тоже, с которым ты одни нары полировал…

Нет, неспроста. Вот только что это: рвение отдельно взятогобеззастенчивого мента, усмотревшего возможность сшить какое-никакое, а все жеубедительное дело? Подстава со стороны известных заклятых друзей?

А ведь если быть оптимистом, то есть заранее предусматриватьсамое плохое, то может, словно чертик из коробочки, вынырнуть какой-нибудьвполне благонадежный свидетель, участник Куликовской битвы, активист обществазащиты животных, вообще человек положительный, который видел Смолина как разнеподалеку от того самого места в то самое время. Если совсем уж унылыегипотезы рассматривать, то на месте могла сыскаться какая-нибудь безделушка сотпечатками пальцев Смолина. Это не паранойя и не мания преследования, а вполнереальные подставы, тысячу раз использованные в других случаях с другими людьми.

«Мать твою, — яростно подумал он. — Я ведь не шелс ними на конфронтацию открыто, они имеют все основания полагать, будто япокорно следую за событиями… или, зная мой живой характер и жизненноеупрямство, решили не рисковать, бить наверняка?

Самое скверное в такой ситуации — ты не понимаешь ничего ине в состоянии докопаться до правды. Заказали этим двум ореликам Смолина? Илиони попросту придурки и этот вопрос всем задают в надежде на то, что найдетсякто-то слабонервный и поведет себя так, что не зачислить его в предполагаемыеубийцы просто нельзя? Или мастера шить дела? Ведь ничего не понятно!

Попробуем взглянуть на все это со стороны глазами… ну, даженепредвзятого, просто опытного, желчного, насмотревшегося всякого дерьмапрокурора. Есть человечек с тремя судимостями и двумя сроками, а такжетолстенным делом оперативного учета. Обитающий под одной крышей со своим бывшимсоседом по нарам, обладателем вовсе уж впечатляющего послужного списка. Привесьма странных обстоятельствах человечку этому люди завещают нехилоеимущество… ну, предположим, в убийстве Кащея Смолина не сможет обвинить ни одинследак, а вот с Шевалье все обстоит грустнее. Скажем, узнал гражданинСмолин, что Шевалье решил передумать насчет завещания, ну и… того… Алиби нет.Да, хреновастенько…

Ну, в общем, это еще не смерть. Денисыч мужик правильный и,если обрисовать ему картину, может ради старинного знакомого пойти на мелкиенеприятности. Холодняк исключаем, пистолетик тоже… остается орден Ленина… ужлучше пусть по нему дело шьют, чем по убийству. Если поговорить с Денисычем подушам… он сам бывал в переделках и переплетах, должен понять… любое алиби,конечно, в два счета подтвердит Глыба — но вот Глыбу с его увлекательнойбиографией в свидетели лучше не являть…»

Смолин отшвырнул окурок, встал, подошел к Глыбе, все ещеворочавшему лопатой в куче щебня (но уже лениво, исключительно ради убийствавремени), сказал негромко: