Дочь Джейни Джина вынуждена была отправиться кродственникам мужа в Коннектикут. Обычно встречи с ними были унылыми и нудными.Но теперь обстоятельства драматическим образом изменились. Для ее мужа Коудиэто было триумфальным возвращением в разрушающуюся родительскую усадьбунеподалеку от Уотербери.

Когда-то семейство Стронг разбогатело наморских перевозках, но долгие годы бездарного управления делом и беспечнойтраты денег привели к полному упадку предприятия.

Громкое имя и почтенная родословная все ещеоткрывали им двери престижных учебных заведений и клубов, а брачные союзы,заключавшиеся членами семьи, по-прежнему имели громкий резонанс. Но кормушка,из которой ели слишком много поколений рода, оказалась не бездонной.

Это были высокомерные люди, кичившиеся своейфамилией, акцентом, генеалогическим древом и на первый взгляд ничуть необеспокоенные истощением состояния. Некоторые члены семьи сделали карьеру вНью-Йорке и Бостоне, но тратили на поддержание имения все, что зарабатывали,потому что оно было их тылом, их родовым гнездом.

Последний из Стронгов, обладавший трезвымделовым мышлением, судя по всему, предвидел конец и оформил часть состояния –очень приличную часть – как находящийся под доверительным опекунскимуправлением капитал, предназначенный только для получения образования. Сей актбыл заверен множеством адвокатов и представлял собой закованный в бронюнеприкосновенный запас, чтобы никто из потомков не смог покуситься на него.Покушения имели место, но капитал выстоял, и поэтому всем юным представителямсемейства Стронг до сих пор было гарантировано превосходное образование.

Женитьба Коуди на Джине Филан его семьей быларасценена как мезальянс, прежде всего потому, что у Джины это был второй брак.Однако ее вхождению в клан поспособствовал тот факт, что ее отец на моментсвадьбы стоил шесть миллиардов долларов. Тем не менее на нее всегда смотрелисвысока, ведь она была разведена, не получила образования в одном из старейшихуниверситетов Новой Англии и, следовательно, не была достойной парой для Коуди.

Но в этот рождественский вечер все Стронгисобрались, чтобы приветствовать Джину. Она никогда не видела столько приторныхулыбок на лицах людей, ей неприятных, не удостаивалась стольких объятий,поцелуев в щечку и похлопываний по плечу. За эту суету она возненавидела их ещебольше.

Пара стаканчиков – и у Коуди развязался язык.Мужчины собирались группками вокруг него, и наконец прозвучал сакраментальныйвопрос: “Сколько?”

Коуди сделал постную мину, словно состояниеуже успело ему наскучить – эту сцену он репетировал сотни раз перед зеркалом вванной, – и сказал:

– Думаю, миллионов пятьсот.

У многих захватило дух, но кое-кто, внутреннеклокоча от зависти, скорчил презрительную гримасу, потому что все они былиСтронгами и прекрасно знали, что никогда не увидят ни цента из свалившегося наголову Коуди богатства.

Слово, однако, просочилось за пределы группы,и вскоре уже женщины, рассредоточенные по всему дому, оживленноперешептывались, повторяя заветное: “Полмиллиарда”. Мать Коуди, поблекшаячопорная женщина, чье лицо, когда она улыбалась, рассекалось множеством морщин,была шокирована происхождением денег.

– Это новые деньги, – презрительно сказала онадочери. Имелось в виду: новые деньги, нажитые скандальным старым козлом,сменившим трех жен и наплодившим кучу никчемных детей, ни один из которых неокончил престижного университета.

Новые, старые ли, но у младшего поколенияженщин семьи Стронг эти деньги вызывали бешеную зависть. Они уже виделиреактивные лайнеры, особняки на побережье, феерические приемы на дальнихуединенных островах, фонды, учрежденные для племянников и племянниц, а может, ипрямые подношения в виде кругленьких сумм наличными.

Деньги подтопили лед, и Стронгидемонстрировали теплоту, которой никогда не проявляли в отношении “чужаков”.Невиданные прежде открытость и любовь царили на этом уютном домашнемрождественском сборище.

Во второй половине дня, когда семействособралось за традиционным праздничным ужином, пошел снег. “Какое восхитительноеРождество!” – загалдели Стронги. А Джина ненавидела их с каждой минутой всесильнее.

Рэмбл провел праздник со своим поверенным,стоившим шестьсот долларов в час, который, впрочем, до поры скрывал счета, какумеют скрывать их только адвокаты.

Тайра, как и Джейни, уехала со своим молодымжиголо куда-то на побережье и там загорала на солнышке без лифчика, а возможно,и без всего остального, ничуть не заботясь о том, чем занимается в это время еечетырнадцатилетний сын.

Адвокат Рэмбла, Йенси, дважды разведенныйхолостяк, от последнего брака имел сыновей-близняшек, которым исполнилосьодиннадцать. Мальчики были блестяще развить для своего возраста; Рэмбл,напротив, чрезвычайно неразвит для своего, поэтому они прекрасно находили общийязык с увлечением играли в видеоигры в спальне, в то время как Йенси в другойкомнате смотрел по телевизору футбольный матч.

Его клиент должен был в день совершеннолетияполучить пять миллионов, но, учитывая уровень его развития и семейные традиции,этих денег ему хватит даже на меньший срок, чем хватило другим отпрыскамФилана. Однако не судьба этих несчастных пяти миллионов заботила Йенси –столько он рассчитывал получить за защиту прав Рэмбла при разделе наследстваТроя Филана.

Йенси тревожило другое. Тайра наняла новыхадвокатов из очень агрессивной фирмы, имеющей связи с Капитолием ирасполагающей весьма большими возможностями. Тайра – всего лишь бывшая жена, ане отпрыск Троя, каковым является Рэмбл, и ее доля наверняка будет скромнее,чем доля Рэмбла.

Ее новые поверенные, разумеется, это понималии оказывали давление на Тайру, чтобы заставить ее загнать Рэмбла в угол иналожить лапу на его часть наследства. К счастью, мать уделяла Рэмблу оченьмало внимания, и Йенси умело манипулировал подростком, держа его на расстоянииот матери.

Мальчишечий смех, доносившийся из спальни,звучал для него сладкой музыкой.

Ближе к вечеру, утюжа тротуары, Нейт заметилмаленькую лавку, которая была открыта, и вошел в надежде купить пива. Ничего,кроме банки пива, ну, может, двух. Он один, на краю света, и ему не с кем быловстретить Рождество. Нейта накрывала волна одиночества и тоски, он начиналкатиться вниз. Жалость к самому себе захлестывала его.