– Пшел вон, – сказал Смолин.

– А…

– Вещички тебе? – ласково улыбнулся Смолин. –Ах ты ж сука наглая… Вали отсюда, пидер непроткнутый, пока я сердиться не началвсерьез! Ну?

– Салфет вашей милости, – сказал с грациознымпоклоном Кот Ученый, распахивая настежь ведущую на улицу дверь.

И, когда парнишечка кинулся мимо него к свободе, от душивлепил хорошего пинка. Москвич едва не приземлился на четыре точки, но устоял ивприпрыжку припустил за угол.

– Черт знает что, – удрученно сказалСмолин. – Кто нам идет на смену? Молодежь совершенно утеряла фантазию иартистизм, пытается срубить лавэ дуриком… Куда мир катится?

– Интеллигентно выражаясь, полная жопа, –философски поддакнул Кот Ученый. – Мельчает новое поколение…

Смолин осмотрел трофеи. Приходилось удовлетворенно признать,что они остались в выигрыше: кроме морального удовлетворения, получили ибезусловное материальное. Шашку можно продать хоть завтра… а остальные вещичкитоже можно со временем пристроить, только гораздо изящнее, нежели это пыталсясделать только что вышвырнутый дурачок.

– Ну ладно, – сказал он, вставая. – Остаетесьна хозяйстве, а я поеду вести дипломатические переговоры… Да, вот что. ТыКащеевы бумаги разбираешь?

– Половину осилил. Пока что броневик там ни в какомконтексте не всплывал.

– Искать надо, – сказал Смолин. – Кащей помелочам не работал и на дурную наживку не ловился. Что-то это да должно означать…

– Но ведь еще не факт, что броневик – кутевановский?

– Конечно, не факт, – сказал Смолин. – Может,это какое иносказание, аналогия, шифр? Толку-то нам с настоящего кутевановскогоброневика, даже если и найдем точное место. Прибыль сомнительная, а трудовполучится немерено. Искать надо, искать, покойник был железным прагматиком, такчто я нутром тут чую приятственный аромат звонкого металла…

Он взял со стола ключи от машины, прозрачную папочку свыпиской из крепостной книги и вышел энергичной походкой.

Когда хозяин открыл ему дверь, Смолин подумал мельком, чтоШевалье, как всегда, оказался совершенно прав. Одна голимая фактура. Ему вжизни пришлось немало перевидать дореволюционных рекламных объявлений,папиросных коробок и прочего хлама – так вот, на них присутствовали обычноименно такие слащавые красавчики: усики стрелочкой, аккуратный пробор,напыщенно-глупая физиономия. Лет сто назад этот субъект неплохо бы пристроилсяв немом синематографе на амплуа роковых великосветских красавцев (илизлодеев-обольстителей) – но нынче, если у тебя за душой ничего нет, кромефактурки…

А ничего, похоже, и не было, как и предупреждал Шевалье.Смолин в этом убедился уже через пару минут и полдюжины фраз – Манолис (надосказать, неплохо сохранившийся для своих сорока пяти) оставлял стойкоевпечатление чего-то ненастоящего, кукольного, манекенного. В движениях, вжестах, в осанке, в голосе – во всем наличествовала дурная театральность,неестественность, позерство. В оперетке это, надо полагать, выглядело вполнеуместно – Манолис и впрямь должен неплохо смотреться в гусарском мундире, всмокинге, в мушкетерском облике – но вот в прозаической действительности…смешит и раздражает. Как и огромные цветные фотографии на стенах: тот самыйджентльменский набор – бравый гусар, мушкетер в локонах, щеголь-фрачниккальмано-оффенбаховского пошиба. Смолин быстро сообразил, в чем тутпримечательность: на всех снимках (а их не менее дюжины) хозяин квартирыкрасуется в гордом одиночестве – хотя по композиции, по его позе видно, чторядом всякий раз были то ли партнер, то ли партнерша, но все посторонниестарательно отрезаны, чтобы не затеняли своими убогими персонами единственнуюзвезду…

Указав Смолину на кресло вяло-величественным мановениемруки, Манолис опустился в другое, принял картинно-напыщенную позу иосведомился:

– Кофе? Коньяк? Виски?

– Благодарствуйте, – сказал Смолин, чтобысоответствовать ситуации. – От кофе не откажусь, а насчет остального –соблаговолите не утруждаться, я за рулем…

– Риточка! – хорошо поставленным голосом воззвалМанолис, чуть повернув голову в столь же церемонном жесте.

Заслышав легкие шаги, Смолин повернулся – далеко не такграциозно, конечно, куда ему было! – встал и церемонно поклонился.Перефразируя классика, перед ним стояла совершеннейшая красавица,очаровательнейшее создание на вид не старше тридцати: безукоризненная фигурка влетнем платьице, золотистые волосы определенно натуральные, глазищи синие… И,что характерно, в ней Смолин пока что не заметил той дурной кукольности, что усупруга из ушей лезла. Просто-напросто чертовски красивая молодая женщина,кажется, чуточку грустная – чего таким красоткам вроде бы не полагается, они пожизни шествуют триумфально (хотя и у них, понятно, случается масса поводов длядурного настроения – перчатки в кафе увели, к примеру).

– Риточка, – бархатистым, деланым голосом произнесМанолис. – Будь добра, сделай кофейку…

Оглядев Смолина с неподдельным интересом (он, должно быть,не вписывался в классический образ стандартного здешнего визитера), златовласаякрасавица удалилась в кухню. Даже не посмотрев ей вслед – словно ничуть несомневался, что его распоряжение (а по тону это была явно не просьба) будетвыполнено, Манолис изящным жестом извлек сигарету из серебряной коробки. Смолинмашинально отметил: не серебрение, а натуральное серебро, чернение чуточкустершееся, но качественное, работа явно дореволюционная – ага, фамильнаяреликвия, должно быть, как ни шерстила буржуев Советская власть, а мелочовкакое-какая сохранилась, особенно за Уралом…

– Так вот… Василий Яковлевич, правильно? –произнес Манолис хорошо поставленным голосом, красиво пуская дым. – Ярешительно не представляю, какие у вас ко мне могут быть дела… Вы, простите, покакой части? По телефону вы достаточно уклончиво изъяснялись…

– Торгую антиквариатом, – кратко пояснил Смолин,пуская дым гораздо менее изящно.

– А, ну да… Ко мне в свое время приходила парочкаваших, наверное, можно так выразиться, коллег… Только продавать я ничего ненамерен, предупреждаю сразу, так что не тратьте время. Не буду врать, что живубогато, но торговать семейными ценностями, простите великодушно, даже в моментсамой пошлой нищеты ни за что не стал бы…

Смолин, имевший в этом деле большой опыт, давно ужесподобился просветить гостиную профессиональным глазом, сделав это достаточноделикатно, не вертя головой, словно деревенщина в Эрмитаже. Особогоантиквариата тут не наблюдалось – но на столе, помимо серебряной папиросницы,красовалась бронзовая пепельница в виде дубового листа, явно изготовленная доисторического материализма. И на полочке под одной из фотографий стояли четырефарфоровых статуэтки, пусть и не гарднеровские, но хорошей дореволюционнойработы. И портрет вальяжного мужичка средних лет, с Анной в петлице, былопределенно до революции писан, а небольшой этюд в узенькой коричневой рамочке,по первому впечатлению Смолина, мог оказаться и суриковским – известно, чтокупец Фома Бессмертных был одним из благодетелей Сурикова, немало денег научебу в столицах отвалил…