— А ты можешь вернуть Жезлы? — он саркастическиусмехнулся. — Все, от одного до десяти? Открыть тебе окно? Ты их будешьзвать или ловить?

— А фигурки нам не помогут? — спросила она. —Ты должен знать. Может быть, они смогут управлять картами?

Генри ощутимо вздрогнул.

— Кто тебе про это сказал? Я не мог. Я ничего не знаю отом, как можно действовать изнутри. Если только…

— Если?.. — с надеждой повторила она. — Стобой я сделаю все, дорогой. Говори, что я должна? Он повернулся и наклонился кней.

— Ты? Но ты же ненавидишь то, что я делаю, ты хочешьспасти отца, — конечно, хочешь, я не виню тебя за это, — но как жетогда ты поможешь мне?

Неожиданно для самой себя она рассмеялась. Смех принесощущение свободы, и липкий, ползучий страх потихоньку убрался из темнойкомнаты.

— Генри, милый, — сказала она, — разве длятвоих танцоров свет клином сошелся на моем отце? Неужели ты считаешь, что онине могут спасти мир и при этом оставить отца в покое? Генри, ненаглядный, каксерьезно ты ко всему этому относишься!

— Ты еще можешь смеяться, — ответил он, удивляясьее легкомыслию. — Ты можешь смеяться… хотя я сказал тебе, что это — конецмира.

Она поднялась на ноги.

— Я начинаю соглашаться с тетей Сибил, — сказалаона. — Совершенно не стоило проникать в тайны этих бедных карт, если тактрудно потом удержать их. Но раз уж мы с тобой вдвоем повернули все не туда, неможем ли мы попробовать только попробовать, дорогой, — не можем ли мы всеисправить?

— Ты боишься Таро, — печально произнес он, —ты всегда их боялась.

— Больше не буду, — заверила Нэнси. — Аможет, и буду. Я снова буду бояться, я снова буду падать, я снова будуненавидеть и злиться. Но представь на миг, что есть кто-то, он бежит и смеетсяна бегу, и все твои карты, и все танцоры мчатся за ним, и почему бы ему непоймать для нас два-три листа, если мы очень попросим? Мы же никому не причинимвреда, если сможем все исправить, правда?

Генри тяжело поднялся на ноги.

— Нет пути, который кому-нибудь не причинил бы вреда.

— Дорогой, какой же ты мрачный, — упрекнулаона. — Вот чем кончаются заклинания ураганов и попытки убить собственногоотца твоей собственной Нэнси! Наверное, найдется способ не повредить никому.Кроме тех, — добавила она, и облачко печали затуманило охватившую ееизнутри веселость, — кроме тех, кто сам хочет себе вреда. Но давайпредположим, что они не хотят, и давай считать, что они не будут, и давайрадоваться, что мой отец в безопасности, и давай посмотрим, могут ли золотыетанцоры вернуть Жезлы и Чаши. По-моему, это наш долг перед миром. — Оналегко поцеловала его. — Конечно, ты выбрал самый простой путь. Другиечародеи загнали бы отца в амбар и подожгли, или заманили бы в реку и утопили.Ты добрый, Генри, только немного перевернутый кое-где. Говорят, все гениитакие. А ты, по-моему, гений, мой дорогой, и ты так серьезно относишься к своейработе. Как Мильтон, или Микеланджело, или Моисей… Ты знаешь, по-моему во всемПятикнижии Моисея нет ни одной шутки. Мне плохо видно в темноте, но по-моему тыхмуришься. А я болтаю. Но ведь ни болтовня, ни хмурые брови ничем нам непомогут, правда? Идем, мой гений, а то мы не успеем спасти мир до того, кактвоя рукотворная буря совсем его доконает.

— Похоже, ничего другого не остается, — сказалон. — Но предупреждаю, я не знаю, что из этого получится. Может, ничего ине выйдет.

— Ну, нет так нет, — беспечно отозваласьНэнси. — Но они же танцуют, так ведь, дорогой? И, возможно, если мы хотимлюбить…

— Ты все еще любишь меня? — недоверчиво спросилГенри.

— Никогда я не любила тебя так сильно, — сказалаона. — О, давай не будем терять время. Идем, дорогой, а то еще твоятетушка выкинет что-нибудь несусветное. У вас потрясающая семья, Генри. Вы всепросто помешались на своих хобби. Я совершенно ничего не имею против, милый,но, умоляю, только не сейчас.

— Джоанна здесь? — воскликнул Генри, позволяяувлечь себя к двери.

— Конечно, — подтвердила Нэнси. — Но давайпока оставим ее в покое. Отведи меня к фигуркам, мой милый, потому что в ушах уменя звучит ритм танда, а в глазах — золотистый свет. Может быть, ради этого яи родилась на свет, и торжество славы Господней было, есть и пребудет вовеки.Поторопись, прошу тебя, потому что мир движется быстро, и мы должны успеть хотябы предстать перед ним.

Внизу в гостиной котенок потянулся и зевнул. Сибил спустилаего на пол, как только вошла с улицы, и попросила служанку присмотреть за ним.Но руки до него дошли лишь сейчас: м-р Кенинсби, Ральф, да и сама Сибилтребовали внимания. А теперь добавились еще Джоанна и Стивен. Аарон Ли, глядяна сестру с настороженной ненавистью, произнес:

— Раз уж ты здесь, Джоанна, лучше бы тебе лечь впостель. Да и ему тоже, — кивнул он на Стивена.

— Да, Аарон, — покладисто, но с легким смешкомсказала Джоанна. — В такую ночь плохо оказаться на улице, а?

Аарон огляделся; кроме них троих и котенка, в гостинойникого не было.

— Зачем ты пришла? — прошипел он.

— Повидаться с тобой, дорогой, — отозваласьстаруха. — И Стивен тоже. Он так любит тебя, мой Стивен. Так ведь, Стивен?

— Да, бабушка, — послушно ответил Стивен.

— Какой он большой, а, Аарон? — продолжалаДжоанна. — Он намного больше тебя, правда?

Она соскочила с кресла и начала рыскать по залу,принюхиваясь. Наконец она добралась до котенка и уставилась на него. Котенокпотерся о ее ногу, почувствовал мокрую ткань юбки и отскочил в сторону. Старуханагнулась, почесала ему за ухом и начала приговаривать слова, которых никтокроме котенка не расслышал.

Котенок подпрыгнул, упал, перевернулся на спину и началелозить по полу от удовольствия. Джоанна подозвала его, и он подобрался,внимательно следя за ее пальцами.

— Шла бы ты лучше отдыхать, Джоанна, — в сердцахвоскликнул Аарон. — Сними это тряпье и заберись под одеяло, а тозаболеешь.

— Ты глупец, Аарон, — отозвалась старуха. —Не то что болезнь, меня и смерть не берет. Я никогда не заболею. Я будупреображена, как только утраченное тело вновь станет единым. — Онаповернулась к Аарону. — А где тогда будешь ты? Каково тебе будет в рукахмучителей?

— Ты сумасшедшая, — проворчал Аарон. — Тыпросто безумная старуха, погрязшая в своих бреднях.