самое простое. В то время, когда я работал комсомольским секретарем, мне доводилось регулярно с ним встречаться, и порой создавалось ощущение, что он мог просто забыть поесть и не ел целый день.

Георгий Александрович был руководителем демократического толка и не мог отказать никому, кто входил в его кабинет, даже в обеденное время. Те, кто понахальнее, этим пользовались. Правда, секретарь Александра Николаевна Наседкина старалась его оберегать и порой заграждала путь к ректору, заставляла его хотя бы выпить чаю с бутербродами. Даже странно — такой интеллектуал и такое отношение к быту... Впрочем, у кого брюхо сыто, не бывает так продуктивен.

Мне кажется, в «Моем кредо» он несколько идеализировал образ мамы. Точнее, переосмыслил ее советы и отлил их в свои формулировки. Вообще он, как я его воспринимаю, постоянно строил свое мировоззрение. Такого человека я встретил впервые.

Ехали с ним в Уренгой на проверку строительных отрядов. Туда летали два рейса: в семь и в девять часов утра. На девятичасовой рейс, даже через ЦК комсомола, я билет не достал. Звоню ректору: «Георгий Александрович, к сожалению, полетим рано, в семь часов утра». — «Ничего, я на сорок минут сокращу свою зарядку». Представляешь, он всего лишь сократит зарядку. А я думаю о том, как бы поспать... Мне казалось, что он с возрастом все больше времени уделял поддержанию физической формы. Это были сознательные волевые усилия.

Меня поражало, насколько серьезно он относился к ежегодным чаепитиям с ленинскими и именными стипендиатами. Можно представить себе занятость ректора! На его месте вполне естественным было бы сказать несколько общих фраз, тех, что придут в голову. А он писал стихами отчет о своем путешествии в Австралию специально, чтобы рассказать стипендиатам.

— Он всегда это делал, на кафедре часто зачитывал такие отчеты.

— Я этого не знал. Мне казалось, что он специально готовился к встрече с отличниками... А как он запоминал их имена? Представляешь ему стипендиата, скажем, Атачкина. «А, Саша, проходите, садитесь...» Наверное, ректор специально прочитывал списки отличников, стараясь их запомнить. Причем разузнавал он сведения о стипендиатах, не прибегая к помощи проректора по учебной работе и комитета комсомола, я это знаю точно. А ведь только ленинских стипендиатов в Училище было больше тридцати человек!

— Очень хорошо помню эти чаепития и живые рассказы ректора...

— Вот мысль, которая только что родилась, — говорит Александров. — Георгий Александрович никогда не был несуразным. Он всегда соответствовал обстановке.

Константин Сергеевич Колесников[9]

На дверях кабинета висит табличка «Академик Колесников Константин Сергеевич». Я несколько минут брожу по пустынному коридору: вступительные экзамены в университете закончились и жизнь на время замерла. Стучусь ровно в 16.00. Хозяин кабинета встречает меня, встав из-за стола. Он в светлой летней рубашке и светлых брюках, подтянут, рука тверда.

Мы присели на стулья.

— Давно, Сережа, вы пишете книгу о Георгии Александровиче?

— Почти двадцать лет, с перерывами...

Академик с улыбкой покачал головой, помолчал. Я рассказываю ему о книге, о рассказах многих людей, вошедших в нее.

— И все, конечно, говорят позитивно?

— Ну конечно!

— У меня мнение о деятельности Георгия Александровича более сложное, пожалуй, пятьдесят на пятьдесят. Боюсь, некоторыми своими замечаниями я испорчу книгу.

— Это и интересно. Мне приходилось слышать утверждение социологов о том, что наиболее критично к первому лицу относится его заместитель.

— Потому что больше знает... — Константин Сергеевич снова помолчал и продолжил: — Более интеллигентного человека, чем Георгий Александрович, я, пожалуй, никогда не встречал. Он глубоко образованный человек, на трех языках мог общаться. Это результат семейных традиций и воспитания. Против нас, мальчишек из деревни, которые ничего не знали, — коренная разница.

— Вы работали с ним с 1964 года?

— Да. В том году секретарем парткома стал Георгий Владимирович Бечин. Его избрали по рекомендации Николая Григорьевича Егорычева, который считал, что МВТУ надо перестраивать на более инициативный, энергичный лад. И Бечин энергично начал действовать, в том числе предложил сменить руководство Училища. Ректором был выдвинут Георгий Александрович.

— И он позвал в команду вас...

— Совершенно верно. Георгий Александрович пригласил меня быть проректором по научной работе. Но я не работал до этого ни завкафедрой, ни деканом. Поэтому, как управлять научной работой в вузе, представления не имел. Но Георгий Александрович обещал помогать, и были случаи, когда он помогал выходить из тупика.

— Например?

— Я считал, что научный коллектив, например кафедра, должен вести работы в своем направлении и не отвлекаться на непрофильные исследования. Только тогда этот коллектив может добиться больших результатов. И вот однажды ко мне поступает договор на хозрасчетную работу по кафедре Эдуарда Адамовича Сателя. Тема — создание прибора для измерения колебаний. Я усомнился: кафедра технологии машиностроения берется за приборную задачу. Есть приборостроительный факультет, коллективы Гевондяна, Кунаева — это их направление. И не подписал договор.

Сатель со мной не стал разговаривать, я для него был мальчишка, которого и на факультете-то толком не знали. Георгий Александрович собрал совещание: заведующий кафедрой Сатель, заведующий кафедрой Феодосьев — мой учитель, я, и очень тактично начал говорить о том, что в жизни встречаются разные ситуации, разные работы. Иногда они не совсем вписываются в план. Но если человек активный, почему не дать ему возможность работать?

У Георгия Александровича был хороший принцип — помогать везущей лошади. Если человек хотел заняться тем или иным направлением исследований, надо ему помочь.

Я понял точку зрения ректора, но пока не спешил высказываться. Всеволод Иванович Феодосьев, в духе ректора, стал говорить о том, что ученых надо растить как яблони в саду. Надо помогать растущим деревьям, а не рубить их сплеча. Следовательно, заключил он, я был неправ, запрещая кафедре технологии разрабатывать прибор для измерения колебаний.

Я выступать не стал. Сказал только: «Я понял». Договор подписал. В дальнейшем я стал более осмотрительно подходить к таким вопросам. Но мое мнение о том, что кафедры должны работать в своем профильном направлении и добиваться больших результатов, сохранил. Старался проводить этот тезис в жизнь, но более аккуратно.

— К своим ученикам Георгий Александрович относился с любовью...

— Да. Он говорил: «Самый умный человек на кафедре — Волченко. Он глубоко понимает вопросы». Это его слова. Винокурова он уважал. Тот бывал иногда резковат. Георгий Александрович терпел, немножко сглаживал. Когда в Институте Патона ввели сварку электронным лучом, то Григорьянц активно взялся за разработку этого направления. Он достигал и достигает