друг друга, напротив — дополняют. Тебе знаком принцип дополнительности Нильса Бора, один из величайших принципов физики?

— Да, — киваю я, подтверждая знакомство с принципом дополнительности и соглашаясь с тем, что наука и религия дополняют друг друга. — Но что такое психосфера, о которой вы пишете в своей книге?

— Это понятие я ввел впервые. Психосфера, являющаяся физической реальностью, представляет собой совокупность мыслительных и духовных полей планеты. Сколько же было бесед об этом с Георгием Александровичем! Пожалуйста, не путай с ноосферой. Ноосфера — это сфера разума, проникающая в биосферу. Термин, как ты помнишь, был введен французом Леруа, подхвачен Тейяром де Шарденом и развит в учении Владимира Ивановича Вернадского.

— Но что все-таки сподвигло вас, Владимир Никитич, на изучение тонкого мира, каким является психосфера?

— Здесь есть, наверное, знак судьбы. Я уже говорил тебе, что был облучен на атомном объекте. Меня лечили пиявками, акупунктурой, электропунктурой. Я начал интересоваться энергетикой человека, затем его энергетической связью с внешним миром. А семинар позволил чрезвычайно расширить познания в этой области... Мне вообще пришлось многое пережить в плане здоровья. Первый инсульт я перенес в 1978 году, но не сдался и уже в 1980-м взошел на пик Блюхера, что на Тянь-Шане, подтвердив тем самым уровень кандидата в мастера спорта по альпинизму. Увидев меня загорелым, похудевшим, Георгий Александрович засмеялся: «Володя, вам надо надеть на себя табличку с надписью: «Я болен», иначе люди не поверят...» Он всегда старался навещать меня в больницах... Позже я стал терять зрение. Георгий Александрович пришел навестить меня, а я разрыдался. Он и говорит: «Володя, знаете ли вы, что Аркадий Георгиевич Чернышев всю жизнь прожил с одним глазом и достиг впечатляющих успехов в спорте? Так что не расстраивайтесь». Он молился за всех нас, но старался делать это скрытно.

Волченко помолчал и произнес:

— Я хочу рассказать тебе о последних моих встречах с Георгием Александровичем. Они проходили в санатории «Узкое», бывшей усадьбе князя Трубецкого. Там когда-то окончил свои дни величайший философ России Владимир Сергеевич Соловьев.

Однажды мы с Николаевым несколько часов разговаривали о вечности. Георгий Александрович хотел, чтобы его похоронили в земле, а перед этим отпевали. (Так и случилось: его отпевали в Елоховском соборе. В службе принял участие сам Патриарх Всея Руси Алексий II.) Потом заговорили о картине мира.

— Телекинез можно объяснить только с точки зрения тонкого мира, — сказал я Георгию Александровичу. — Мне удалось разобраться в том, что такое единое поле сознания (или единое поле Махариши).

Затем я изложил ему свою концепцию Вселенной, или Универсума, показав, что это не геометрия (пространство), а энергия (материя) и информация (сознание). Вселенная-Универсум имеет смысл — это жизнь, которая представляет собой энергоинформационный обмен, причем сложность этого обмена непрерывно нарастает. Я показал ему на графике, как косное вещество в своем развитии переходит в живое вещество, а оно, в свою очередь, на определенном этапе трансформируется в тонкий мир или дух. Причем сценарий вещественного мира творится в мире тонком, в духе... Ты, Сережа, можешь прочитать строгое изложение этой концепции в моей книге.

— Обязательно прочту..

— Работа над будущей книгой началась, по сути, в конце семидесятых годов с тех самых нетрадиционных исследований, на которые Николаев благословил нас, основав семинар «НОМО» и лабораторию БИОТИ. Но вернемся к разговорам в санатории. Как-то за чаем Георгий Александрович задал мне вопрос: «А имеет ли право наука изучать гамма-сингулярность, гамма-барьер, который отделяет живое вещество от тонкого мира? Имеет ли наука право опираться на концепцию номогенеза, то есть развития живого по строгому закону? Значит ли это, что эволюция носит не случайный характер?» Он все ясно воспринимал.

— В последний раз я видел его за несколько дней до ухода из жизни, — продолжил Волченко. — Я вошел в комнату. Георгий Александрович сидел неподвижно, глядя в окно. Локти его лежали на столе. При моем появлении он не обернулся. Я поздоровался. — «А, Володя, проходи».— Я подошел, обнял и поцеловал его: «Георгий Александрович, вот, собираюсь в Киев, подготовил письмо Борису Евгеньевичу Патону...» — «Давай подпишу». Это была последняя подпись в его жизни. Когда я был у Бориса Евгеньевича, Николаева уже не было в живых. Я передал адресату письмо Георгия Александровича. Мы обнялись и оба заплакали...

Волченко закончил свой рассказ. Мы сидели молча. Потом я спросил его:

— Владимир Никитич, что главное вы могли бы сказать о своем учителе?

— В Георгии Александровиче была искра Божья, — ответил он. — Наверное, назвать его гением нельзя. Он ведь не занимался фундаментальной наукой или художественным творчеством. И это держало его на земле.

— А разве нельзя быть гениальным учителем?

— Пожалуй, ты прав. Никто лучше него не мог учить. Георгий Александрович был замечательным ученым-энциклопедистом и гениальным учителем. Под этим я подпишусь. Своей жизнью он преподал великий пример нравственности и еще чего-то очень важного.

Геннадий Николаевич Дульнев[8]

С Геннадием Николаевичем Дульневым, занимавшим в свое время пост ректора Ленинградского института точной механики и оптики (ЛИТМО), я был знаком лишь заочно. Слышал рассказы основателей лаборатории БИОТИ В.Н. Волченко и Ю.А. Бочарова о том, как они ездили к Дульневу в Ленинград смотреть опыты по телекинезу. Поэтому мне было интересно пообщаться с ним лично. Такая возможность представилась после конгресса по экоэтике, организованного профессором Волченко. К слову, на конгрессе, посвященном столетию академика Николаева, прошедшем в старом Большом зале Дома культуры Университета, с прекрасной речью о Георгии Александровиче выступил ректор И.Б. Федоров.

Геннадий Николаевич оказался превосходным собеседником. Было видно, что с бауманцами, особенно с Владимиром Никитичем, они большие друзья.

— В конце 1970-х — начале 1980-х годов я вел опыты с участием знаменитой Нинели Сергеевны Кулагиной (1926—1990), человека необыкновенных способностей, — приступил к своему рассказу Геннадий Николаевич. — Накопилось много интереснейшего материала. Решил его систематизировать и опубликовать. Тем более что состоял членом редколлегии журнала «Известия вузов» по разделу «Приборостроение».

Я написал статью (это было в 1979 или 1980 году) и передал ее главному редактору журнала, сказав, что тема удивительная, необычная, тираж сразу раскупят, но может быть скандал.

— А вы сделайте доклад на редколлегии, — ответил тот.

После доклада равнодушных не осталось. Часть аудитории отнеслась к нему с повышенным интересом, остальные смотрели на меня, извините, как на придурка.

Решили, что для публикации статьи нужен отзыв какого-нибудь академика. Я согласился и позвонил Владимиру