– Хорошо, – забормотал Лямпе. – Отлично… Нето, что тот… Малинового нет вовсе… Желто-зеленая подсветка – ай-я-яй… Ну даничего, зато оранжевое есть… Голова… Так… Сердце… Знаете ли вы, что у васнездоровая печень? – спросил он вдруг совершенно нормальным голосом, и МатвейБенционович вздрогнул, потому что у него в последнее время действительнопокалывало в правом боку, особенно после ужина.

Сдернув с носа свои нелепые окуляры, безумецсхватил следователя за руку и зачастил:

– Поговорить! Непременно! С глазу на глаз!Давно жду, давно! Голубого много! Значит, сможете понять! Сейчас же! Ко мне, комне! О, наконец!

Он потащил Бердичевского за собой, да такрешительно, что перепуганный чиновник еле вырвался.

– Успокойтесь, Сергей Николаевич, успокойтесь,– пришел на помощь доктор. – Сейчас мы с Матвеем Бенционовичем договорим, и яего отправлю к вам в лабораторию. Идите туда, ждите.

Когда бормочущий и размахивающий рукамипациент скрылся за дверью, Донат Саввич, сделав страшные глаза, прошептал:

– У вас не более пяти минут, чтобы покинутьтерриторию лечебницы. Иначе Лямпе вернется, и так просто вы от него неотвяжетесь.

Совет был хорош, и Бердичевский счел за благоим воспользоваться, тем более что задерживаться в клинике далее казалосьизлишним.

* * *

Матвей Бенционович шагал по желтой кирпичнойдороге, петлявшей меж пологих лесистых холмов, – должно быть, той самой, которойнеделей раньше шел от доктора Коровина несчастный Лагранж. Что творилось в душеобреченного полицмейстера? Знал ли он, что доживает на белом свете свойпоследний день? О чем он думал, глядя вниз, на город, монастырь, озеро?

Собственно, ход мыслей Феликса Станиславовичавосстанавливался без особого труда. Надо полагать, к вечеру он уже твердо решилсовершить ночную вылазку к любопытной избушке и проверить, что за нечистая силапроторила себе там ход в мир людей. Как это похоже на бравого полковника!Ринуться напролом, и будь что будет.

Ну-с, а мы будем действовать иначе, рассуждалтоварищ прокурора, хотя, конечно, тоже не оставим сей знаменательный домик безвнимания. Перво-наперво осмотрим его при свете дня – то есть уже не сегодня, азавтра, потому что смеркается, да и понятые понадобятся.

Что дальше? Вырезать из рамы стекло с крестом,направить в Заволжск на экспертизу.

Нет, слишком долго получится. Лучше вызватьСемена Ивановича сюда, а с ним трех-четырех полицейских потолковей, чтоб независеть от подлого Виталия с его мирохранителями. Установить в избушке и околонее круглосуточные посты. Вот и посмотрим тогда, как поведет себя чертовщина.

Хм, сказал себе вдруг Бердичевский,останавливаясь. А ведь я сам мыслю, как заправский держиморда. Будто непонимаю, что, если тут и вправду мистическая материя, то очень легко разрушитьтонкую нить меж нею и земной реальностью. Как раз и выйдет тот самый Гордиевузел, против которого я ратовал.

Лагранж, уж на что был дуболом, царствие емунебесное, но и он сообразил, что сверхъестественные явления можно наблюдатьтолько один на один, без свидетелей, понятых и стражников. Для точностиэксперимента нужно поступить так, как писал Ленточкин: прийти одному, нагому ис заклинанием. И если ничего особенного не произойдет, то лишь тогда, с твердымматериалистическим убеждением, вести следствие обычным манером.

Матвей Бенционович сам понимал, что этиразмышления относятся скорее к сфере игры ума, потому что никуда он ночью непойдет, и уж во всяком случае в такое место, где один человек свихнулся, адругой пустил себе пулю в сердце.

Ввязаться в этакую авантюру было бы глупо,даже смехотворно и, главное, безответственно перед Машей и детьми.

Отсюда мысли Бердичевского естественнымобразом повернули на семью.

Он стал думать о жене, благодаря которой егожизнь обрела полноту, смысл и счастье. Как же Маша мила, как хороша, вособенности в период беременности, хоть глаза у ней в эту пору делаютсякрасные, веки в прожилках и нос выпячивается совершеннейшей уточкой. Товарищпрокурора улыбнулся, вспомнив Машино пристрастие к пению при полном отсутствиимузыкального слуха, ее суеверный страх перед щербатым месяцем и рыжимтараканом, непослушный завиток на затылке и еще множество мелочей, которыеимеют значение лишь для тех, кто любит.

Старшая дочь, Катенька, слава Богу, пошла вмать. Такая же решительная, цельная, знающая, чего хочет и как этого добиться.

Вторая дочь, Людмилочка, та скорее в отца –любит поплакать, жалостлива, к природе чувствительна. Трудно ей придется вжизни. Дал бы Бог жениха внимательного, человечного.

А третья дочь, Настенька, сулится вырасти вистинные музыкальные таланты. Как невесомо скользят по клавишам ее розовыепальчики! Вот подрастет, и нужно будет непременно свозить ее в Петербург,показать Иосифу Соломоновичу.

Мысленная инвентаризация всех многочисленныхчленов семьи была любимейшим времяпрепровождением Бердичевского, но на сей раздо четвертой дочки, Лизаньки, добраться он не успел. Из-за поворота навстречучиновнику выехала всадница на вороном коне, и это явление было настольконеожиданным, настолько несовместным с вялым перезвоном монастырских колоколов ивсем тусклым ханаанским пейзажем, что Матвей Бенционович обомлел.

Тонконогий жеребец рысил по дороге немножкобоком, как это иногда бывает у особенно породистых и шаловливых энглезов, такчто сидевшая амазонкой наездница была видна товарищу прокурора вся – от шапочкис вуалью до кончиков лаковых сапожек.

Поравнявшись с пешеходом, она посмотрела нанего сверху вниз, и под острым, как стрела, взглядом черных глаз рассудительныйчиновник весь затрепетал.

Это была она, вне всяких сомнений! Та самаянезнакомка, что одним своим появлением будто согнала с острова скатерть тумана.Шляпу с перьями сменил алый бархатный кардиналь, но платье было того самоготраурного цвета, а еще чуткий нос Бердичевского уловил знакомый аромат духов,волнующий и опасный.

Матвей Бенционович остановился и проводилграциозную всадницу взглядом. Она не столько настегивала, сколько легонькопоглаживала блестящий круп англичанина хлыстиком, а в левой руке держалакружевной платочек.

Внезапно этот легкий лоскут ткани вырвался насвободу, игривой бабочкой покружился в воздухе и опустился на обочину. Незаметив потери, амазонка скакала себе дальше, на застывшего мужчину неоглядывалась.