его придерживались, в другом магазине; у меня есть читатели, которые приходят уже несколько лет; когда я открыл Lolita, я привел их в этот новый дом.

Преданность чтению выражена в девизе: «Без книг мы жить не можем». Преданность и в логотипе: принадлежавшая семье Муа собака, которая смотрит на нас с корешков книг, выпущенных издательством Lolita.

В последний день пребывания в Сантьяго я наконец посетил Ulises, спроектированный архитектором Себастьяном Грайем, этот забитый книгами магазин, огромные зеркала которого, до бесконечности отражающие полки и книги, возносятся над тобой и приумножают тебя под великолепным зеркальным потолком. Быть может, потому, что я находился в одном из самых красивых и борхеанских книжных мира, в четвертом углу невидимого квадрата, я подумал, что остальные три – Libros Prо́logo, Metales Pesados и Lolita – воплощают собой три эпохи любого книжного: архивное прошлое, переходное настоящее, будущее сообществ, объединенных желанием. В совокупности они образовывали идеальный книжный, книжный, который я взял бы с собой на необитаемый остров.

И я вдруг вспомнил забытую сцену. Далекую и повторяющуюся, словно угасающее эхо или звонок из черного ящика со дна океана после катастрофы. Мне, должно быть, девять или десять лет, в тот пятничный вечер или в субботнее утро моя мама отправилась в мясную лавку, булочную или супермаркет, и я провожу время в магазине канцелярских товаров нашего района Рокафонда на захолустной окраине Барселоны. Поскольку в районе нет ни одного книжного, я пристрастился к киоскам с их комиксами о супергероях и журналами о видеоиграх, к табачной лавке Ortega, на витрине которой красуется внушительная коллекция книг и научно-популярных журналов, и к магазину канцтоваров на той же улице, где живут братья Васкес и другие школьные товарищи. В глубине, за стендами обычных и поздравительных открыток и моделей для вырезания, книги – что-то порядка сотни. Я влюбился в учебник идеального детектива: я помню его синюю обложку, помню (и сила воспоминания прямо-таки давит меня, когда я выхожу из Ulises и сажусь в такси, чтобы отправиться в аэропорт), что каждую неделю я стоя прочитывал пару страниц о том, как получить отпечатки пальцев или составить фоторобот. Каждую неделю до тех пор, пока наконец не наступило то ли Рождество, то ли Сант-Жорди[66] и мои родители не подарили мне вожделенную книгу. Прочитав ее дома, я понял, что знаю ее наизусть.

В течение почти всего моего детства (как я мог об этом забыть!) я ощущал в себе два призвания – быть писателем и частным детективом. Второе проявилось в моем пристрастии коллекционировать истории и книжные магазины. И кто знает, не являемся ли мы, писатели, в первую очередь детективами, изучающими самих себя, персонажами Роберто Боланьо.

На террасе барселонского Café Zürich Нату Поблет, возглавляющая буэнос-айресский книжный Clásica y Moderna, рассказывала мне, что в 1981 году, когда она оставила архитектуру, чтобы заняться семейным делом, и до конца последней диктатуры оставалось еще два года, в ее магазине были организованы курсы по литературе, театру и политике. Вели их люди, которым вход в университет был заказан, такие как Давид Виньяс, Абелардо Кастильо, Хуан Хосе Себрели, Лилиана Экер, Энрике Пеццони, Орасио Вербицкий. «Занятия превращались в вечеринки, мой брат и я приносили вино и виски, приходило много народу, и разговоры продолжались допоздна», – говорила она, потягивая стакан Jameson. На этих вчеринках родилась мысль объединить книжный магазин с баром. Это означало разворот на сто восемьдесят градусов. Ее дед, мадридский книготорговец Эмилио Поблет, основал в Аргентине в начале ХХ века сеть Poblet Hnos. Ее отец Франсиско в 1938 году открыл вместе со своей женой Росой Феррейро Clásica y Moderna, а сестра и брат Нату и Пако стали вести дела после смерти отца в 1980 году. В том году военная хунта приказала сжечь полтора миллиона книг, выпущенных Издательским центром Латинской Америки. В условиях возрожденной демократии, после семи лет подпольной деятельности, они поручили архитектору Рикардо Планту радикально преобразовать пространство, где сосуществуют бар и ресторан, книжный магазин и выставочный и концертный залы. «Первые три года мы были открыты круглые сутки, но потом у нас начались проблемы с некоторыми пьяницами по ночам и мы решили ограничиться более традиционным расписанием», – продолжает Нату. С тех пор они принимали у себя актеров вроде Хосе Сакристана и певцов вроде Лайзы Миннелли. Пианино им подарил Сандро, завсегдатай Clásica y Moderna в сумасшедшие годы, чью биографию отражают названия его дисков: Beat Latino, Sandro de América, Sandro… Un ídolo, Clásico, Para mamá[67].

«Мне очень часто снится книжный папы», – поделилась со мной Нату Поблет, допивая свой стакан перед тем, как мы отправились в долгую прогулку по барселонской ночи. В Рио-де-Жанейро Милена Пираччини говорила мне о том значении, которое ее мать Ванна придавала личному подходу к каждому ее клиенту, и о том, какие черты ее личности можно объяснить европейским происхождением. В Каракасе Улисес Милья вкратце обобщил историю своей уругвайской семьи и рассказал мне о других книготорговцах из Монтевидео и Каракаса вроде Альберто Конте, от которых он столькому научился. Чачи Сансевьеро пишет:

Моим учителем был Эдуардо Сансевьеро, великий книготорговец и ученик дона Доминго Маэстро, видного уругвайского книготорговца. Слабостью Эдуардо были шахматы, история и старинные книги. Но еще он любил поэзию и имел странную привычку на вечеринках выдавать стихи за анекдоты. Неисправимый коммунист, во времена деспотизма он получал удовольствие, устраивая в своем близком окружении конспиративные собрания. Однако в конце дня он возвращался к вытиранию пыли и расстановке книг.

Традиция книготорговли – одна из самых закрытых. Зачастую она носит семейный характер: Нату, Милена, Ромуло, Гильермо и Малена, как и многие другие, – книготорговцы во втором и даже третьем поколении. Почти все они начинали помощниками в книжных магазинах своих родителей и других предпринимателей, имевших дело с печатной продукцией. Рафаэль Рамон Кастельянос вспоминает, что, приехав в Каракас из внутренних районов Венесуэлы, он устроился работать в книжный Viejo y Raro, принадлежавший бывшему аргентинскому послу: «Позднее, в 1962 году, благодаря приобретенным знаниям я создал мой собственный книжный» – Librería de Historia, который стал предшественником La Gran Pulpería del Libro.

Разве не загадочна фигура книготорговца? Разве не более понятны писатель, типограф, издатель, распространитель, даже литературный агент? И не эта ли таинственность послужила причиной отсутствия жизнеописаний и воспоминаний? Эти парадоксы на мгновение, что длится свет спички, озарил Эктор Яновер в «Воспоминаниях книготорговца»:

Это книга притязательного книготорговца. Это