во Франции и Бельгии», одном из рассказов из сборника «Шлюхи-убийцы», герой по имени Б ходит по букинистическим магазинам Парижа и в одном из них, на улице Вье-Коломбье, обнаруживает «старый журнал “Луна-парк”». Имя одного сотрудника, Анри Лефевра, «вдруг вспыхивает подобно спичке в темной комнате»; он покупает журнал и выходит на улицу, чтобы потеряться, как до него поступили Лима и Белано. Другое имя вспыхивает на странице, которую я пишу: имя Berthe Trépat[71], которое Бруно Монтане и он выбрали для журнала, отпечатанного ими на ротаторе в Барселоне в 1983 году. Вспышка длится не очень долго, но ее оказывается достаточно для того, чтобы мы увидели некоторые традиции писателей и книготорговцев, некое родство, объединяющее историю литературы и историю книжных, то есть историю культуры. Они как географический разлом, как дрожание – между свечой и ночью, между маяком и ночным сводом, между далекой звездой и темной болью.

Грамши, Троцкий, Мандель, Ленин и, разумеется, Маркс. В 1976 году ветер переменился, а эти книги продолжали продаваться. А что было делать продавцам книг? Уничтожать то, что было деньгами, деньгами, которые им было нелегко заработать? Они клали их под прилавок и продавали тайком. Многие из-за этого пропали.

Эктор Яновер. «Возвращение осевшего книготорговца»

9. Париж без мифов

Теннесси Уильямс жаловался на недостаточную сексуальную верность марокканских парней, в которых он влюблялся, пока они с Труменом Капоте бродили по улицам в поисках наслаждений, предлагаемых этими прекрасными подростками.

Адриан Мело. «Любовь юношей: гомосексуальность и литература»

В 1996 году режиссер и писатель Эдгардо Козаринский выпустил игровой документальный фильм «Танжерские призраки», повествование в котором велось на французском и арабском языках. Его герой – переживающий кризис писатель; он приезжает на африканский берег, следуя как за призраками американскими, уже появлявшимися в нашей книге, так и за французскими, придавшими когда-то легендарный ореол белому и интернациональному городу. В роли антагониста – мальчик, пытающийся эмигрировать в Испанию. В ленте Козаринского литературный Танжер сосуществует с Танжером нищим и жалким. Писательство и сексуальный туризм взаимодействуют в одной и той же зыбкой плоскости, где границы, несмотря на кажущуюся расплывчатость, четко очерчены: клиент и работник, эксплуататор и эксплуатируемый, тот, у кого есть франки и доллары, и тот, кто надеется их получить. Французский выступает тут как лингва франка между обеими сторонами, противостоящими друг другу при видимости диалога. Следы Фуко и Барта путаются со следами Берроуза и Гинзберга, сливаясь в борделях, где марокканские юноши издавна занимались проституцией.

Документальная составляющая фильма – о тех, кто пережил ту якобы золотую эпоху, которую мы внезапно начинаем воспринимать как смутное время. «Здесь, в этой библиотеке, – говорит Рашель Мюйаль о Librairie des Colonnes, – побывали все». И тут же делится историей, наверняка рассказанной уже много раз: «Я увидела Жене и Шукри за чашкой кофе; когда к ним подошел чистильщик обуви и спросил, не хочет ли кто-нибудь начистить ботинки, Хуан Гойтисоло вытащил пятисотфранковую купюру. Дело было за пару лет до его смерти». Три современных легенды в одном образе, который, как кажется, только владелица книжного хранит нетронутым. «Я не испытываю никакой ностальгии по “интернациональному Танжеру”, это была жалкая эпоха», – говорит Шукри в интервью, включенном в фильм. Боулз плохо отзывается о Керуаке и остальных битниках. А Хуан Гойтисоло рассказал мне, что никогда не бывал в Танжере одновременно с Жене. Рашель Мюйаль также утверждала годы спустя, что я ошибаюсь. Фильм Козаринского лежит в одном из чемоданов, с которыми я путешествую, это копия на видеокассете, уже не воспроизводимая. Как знать, кто прав, если вообще возможно быть правым? Каждая легенда переживает когда-то возрождение.

Взгляд автора «Хлебом единым»[72] на этот «золотой иностранный легион» особенно интересен. Для Шукри, отягощенного экономической зависимостью от Пола Боулза (Боулз помог ему написать первую книгу и перевел ее на английский, открыв тем самым доступ к международному рынку), Жене был не более чем мошенником. Не только потому, что его нищета была смешной в сравнении с нищетой марокканцев, о которой так жестко рассказал сам Шукри в своих автобиографических книгах, но и потому, что Жене не знал ни слова по-испански, вследствие чего его рассказы о преступности в Барселоне или в некоторых кругах в Танжере всерьез воспринимать нельзя. Боулза Шукри окрестил «узником Танжера»: тот провел свои последние годы, валяясь на диване, и, по мнению Шукри, на самом деле не соприкасался с окружавшей его арабской культурой. Достаточно лишь прочитать письма Боулза, чтобы заметить, что, хотя физически он находился в Марокко, его культурные запросы действительно сосредоточивались на Соединенных Штатах – по мере старения все сильнее. Тем не менее он отдавал себе отчет в том, что приток англосаксонских писателей придавал городу литературный флер, хотя их, как и самого Боулза, не занимало глубокое исследование марокканского общества. В статье 1958 года под названием «Миры Танжера» он писал, что «город, как и человек, когда узнаешь его глубоко, почти всегда предстает в разных обличьях», но для такого познания нужно время. И никогда в последующие сорок лет он не считал, что найденного им времени было достаточно. В 1948 году он писал Джейн из танжерского отеля Ville de France: «Мне по-прежнему нравится Танжер, быть может из-за ощущения, будто я нахожусь на грани, которую однажды перейду».

«Пол Боулз. Узник Танжера» начинается так: «Какой абсурд. Ничто не кажется мне более абсурдным, чем эта раздутая ностальгия по былому Танжеру и эти воздыхания по его прошлому, когда он был международной зоной». Но я при этом не могу не задаться вопросом, почему на самом деле Шукри пишет эту книгу или ее близнеца «Жан Жене и Теннесси Уильямс в Танжере»? Не таится ли под его обличительным порывом подспудная уверенность, что на Западе его будут читать, только пока он говорит об англосаксонских или французских знаменитостях? Ответ на эти вопросы вряд ли найдется. В чем не возникает сомнений, так это в искренности той боли, которой сочатся его слова, неслучайно он постепенно уничтожает собственного литературного отца: «Ему нравилось Марокко, но не марокканцы». Презентация его книги о Боулзе, изданной «Кабаре Вольтер», прошла в Танжере в середине 2012 года с участием его переводчицы Раже Бумедиан эль-Метни и Хуана Гойтисоло. Разумеется, в Librairie des Colonnes.

В своих воспоминаниях Мюйаль описывает первую встречу с Шукри: «Мы ужинали на чудесной, полной ароматов террасе ресторана La Parade летним вечером с