я включаю в число несомненно красивых вещей. Какую-нибудь простую луковицу и пачку чая, красивый спичечный коробок и смятую пачку «Беломора», ведь не важно что именно, а важно, как поставить. Такие разрушающиеся, разрушительные натюрморты противостоят актерству с трибунством его. Я не против цветущих деревьев, но до весны еще далеко и, потом, здесь, может, ничего нет красивее, чем когда зеленые газоны покрываются целыми полями желтых одуванчиков. Мне так кажется, и своего ощущения и мнения я не изменю.

Даже для меня крепко я выпил чифира. Звенит вода в бачке унитаза, а перед глазами белые зигзаги, как абстрактные натюрморты, и белые пятна, не позволяющие видеть, как пишешь. Я поэтому написал в «1974»-м, что Довмонтов город на улице Ленина расположен, я и имел в виду, что Покровский храм теперь стал номер дома такой-то по какой-нибудь Октябрьской, точнее не помню, улице. Трагикомическое восьмое чудо света. Иногда показывают по телевизору раскопки. В Новгороде и под Рязанью роют очень тщательно, на то есть свои причины: берестяные грамоты, на которых, кажется, все помешаны, или сугубая древность рязанских находок. – Плохо ищут, – сказал бы тот Володя Пятницкий, которого я создал в своем представлении. Да, именно о других примерах. Интерес к книге? А не способ ли развести мелких кровососов-спекулянтов на месте тех титанов, что просто кровь пили? Не успели объявить об подписке за макулатуру на Джека Лондона, и уже вижу, потянулись со стопами газетно-журнального хлама люди. Интеллигентные лица попадаются, и много людей. Лондон в почете, но так было всегда. Об иконописи ничего не достать, об церковной архитектуре. Об этих псковских находках была давно статья в «Науке и жизни», да там уж больно скверная печать. Видно только, что фигуры во весь рост. Как же просочиться на выставку? Стыну. Достоевский где-то писал, что русский может замечтаться на морозе до смерти. У Заболоцкого есть магаданское стихотворение, посвященное этому. Итак, что же я делаю самозабвенно, раз уж мысли сегодня упорядочены до больше не могу? Сплю: и вижу сны и вспоминаю их. Варю и пью чай. Курю. Пишу. Все. Греюсь до самозабвения, лежа в кровати под одеялом. Сражаюсь с вездесущей иллюзией. Знаете, сильная творческая воля – не предмет моего рассуждения. Это как бывает ток сильный и слабый и они исследуются порознь. Сказать, что я исследую слабые художественные проявления, нельзя, но что-то такое напрашивается. Девятнадцатый век очень ломал голову над проблемами гениальности, и вот к чему это привело. К смещению понятий и выдвижению бесконечного числа ложных авторитетов, к культу личностей взамен традиционного взгляда на безличностное существование как главное. А я бы, выходит, мог еще что-то сделать и в русле этой традиции. Хожу самозабвенно, пока не почувствую, что смогу уснуть. Грезить не свойственно. Мечтать, кажется, больше не могу или нельзя. Совсем по Ильичу. Кончаю запись.

С воскресенья пива не осталось, начинают продавать с одиннадцати. Пены полкружки, только что зарядили баки. В газетном ларьке продается, не обращая на себя внимания, Фолкнер на английском. Вышел за покупками. Солнце греет внятно. У меня пальто черное, и спине даже жарко. А ветер холодный, февраль месяц. Помню, однажды, тоже в газетном ларьке на Кожевенной линии, я купил «Чудеса Индии» Бузурга ибн Шахрияра, тогда у пролетариата он интереса не вызывал. Потом, одно время, начали продавать в киосках Н. Лескова, красное собрание. У городского мещанства, видно, он спросом не пользовался. Я много томов покупал, безобразные супера выбрасывал и зачитывался им, как никем. Много позже так же зачитывался Щедриным, но того я вообще достал у старьевщиков. У них можно было хоть книги на древнееврейском купить, но, к сожалению, языка не знаю. «Авессалом, Авессалом!» издавался в переводе, и чего это Политиздат надумал распространять его в подлиннике, не знаю.

Оля приехала забрать своего мужа. Ему второй раз дали академический отпуск по болезни. Сегодня уезжают. Я думал, мама поедет к себе, но нет, она от нас пока уезжать не хочет. Кто же ее теперь в Москву повезет? Если понадобится получать страховку?

Выспался днем. Ночью читал Чжуан-цзы в переводе Кучеры. Потом задремал. Вера ушла на работу, опять поспал до десяти. Выпил «Стрелецкой», спал до начала шестого, пока не подошло время Канаду слушать, да тут и Вера возвращается и обеденное время подходит. В общем, отоспался вперед. Ночью бодрствую. У каждого человека, я думаю, своя есть постоянная надежда, мысль. У меня, прямо, как молитва – лишь бы ничего не случалось. Я разлюбил всякие непредвиденности, может, и раньше не любил, но, по первости, находил их занятными и интересными. Теперь мне постоянно хочется одного – лишь бы ничего не происходило, протекало бы спокойно, без лишних разговоров. Иду в магазин или на укол, или куда-нибудь еще, и только одно опасение, что может что-то случиться, меня тревожит. Кажется, даже холод не так досаждает, как эта мысль.

Теперь у меня есть Лао-цзы, и я чувствую себя успокоенным. Вообще мне кажется, что восемьдесят четвертый год у нас пройдет тихо и незаметно. Как в високосный год, всегда много покойников, но это на верхах или по сторонам на некотором удалении от нас. Сегодня Масленица, давали копченую селедку. Еще Вера купила яблочного повидла в консервной банке, как кильки. Блинов не пекли, слава Богу. Религиозной программы не слыхал, так как в это время показывали английский фильм «Неизвестный Чаплин», третью серию. Похоже, что составлением программ занялась партия. Ну, этих надолго не хватит, скоро пост, и они с Масленицей борются с переменным успехом. По-моему, и такая оголтелая спекуляция книгами должна закончиться, только не знаю, под влиянием каких причин. Неужели нужна война, чтобы цены на полиграфическую продукцию упали и перлы уцененные снова стало можно покупать походя, как бы случайно. Что наделали спекулянты, почти ничего стало не достать не втридорога. Я покупал Державина и Анненского, Глинку и Тютчева, Хлебникова и Пу Сун-лина, Лу-Ю и антологию китайской поэзии, Случевского и Аполлона Григорьева и даже не знал, что такое этот чертов всенародный интерес к литературе. А теперь пока только из «Памятников письменности Востока» кое-что перепадает, а за «Библиотекой поэта» надо с большими деньгами ездить на «черный рынок». Я насмотрелся на эту кухню, и мне никакой охоты нет этим заниматься, да и возможностей нет. Вот и осталось только ночью чайку попить посидеть, да и то надо за это Бога благодарить. Хоть на одной квартире не трогают психиатры, остальные загублены. Чуть