уцелели, а все пейзажи моря я повыкидывал. Я вспоминаю эти стихи как бы в память о тех рисунках. Может, вспомню и еще. И теперь я смотрю, что я читаю и перечитываю книги те же и Хлебникова читал бы и перечитывал, будь он у меня, а Кирюшу имею в качестве заложника вечного непонимания астрономических проблем и плохого знания законов абстрактного мышления. В общем, тут я подписываюсь, до некоторой степени, под этими стихами, и это, наверное, уже окончательно. Выпив крепенькой «Бодрости», не жалею о том, что я их написал. С другими не так. Стыдно того, что делал наспех, а вот когда мне показывают какую-нибудь мою старую живопись, я искренне радуюсь, кое-что искренне нравится в старых работах. Сколько перезабыто!

Опять солнечный день, лед на дорожках тает, теперь видно, что дело к весне. Раньше я любил солнце, умел пользоваться теплом. Правда, даже на Украине, на Днепре, вот где я писал все эти домики и хатки, я одевался тепло и носил свитер и пиджак, но любил и погреться, как на пляже. Во время странствий одежду, кроме как нацеплять на себя, больше девать было некуда, руки и так постоянно были заняты картонами и сумкой с красками. Да еще я прикупал понемногу книжки, и вот эти вещи всегда таскал за собой, а хотелось свободы рук, большей свободы движений. Недаром я теперь по дому шатаюсь в трусах и рубашке и, как ни прохладно, не могу на себя ничего одеть. Только когда приходят люди, а это бывает нечасто.

………………….. …и только там, вдали, где ветер, дождь, волны в крапинках и ветер все ближе, ближе гонит дождь. а здесь, где не видны на волнах крошечные всплески и крошечные всплески волн… ………………. …в лагунах маленькие дети купают крошечные груди…

Кое-что из того, что говорят о надоях на фермах, на ферме Горской, например, непосредственно доходит. «Надо селиться ближе к земле…» План поэмы был обширный, он включал даже транспортировку Гром-камня на прежнее место под Лахтой и устройство центра города в новом месте. Я думал, что это способ борьбы с наводнениями, я насмотрелся, живя в Гавани. Это был бы мой «Медный всадник», но написать его я бы мог только из чувства противоречия, а противоречить тогда еще было нечему, это было еще в пятидесятых годах, и тогда еще не замышляли такого большого строительства, как эта дамба, которую строят теперь. Тогда писали о том, что в связи с ростом города необходимо создать круговую железную дорогу, и я так же увлекался этой идеей. Но стихи писать бросил. Тогда с утра мы слушали приемник – станцию тысяча сто сорок один метр, а она всегда передавала что-нибудь о торфоперегнойных горшочках и о тракторах ДТ-54, и теперь мне дорого воспоминание об этом времени. Мы завтракали очень сытно по нашим понятиям, так как мне надо было ехать в школу на Фонтанку, а отец уходил в свой институт на Ковше, и более дружных семейных сцен я и не припомню. Конечно, было в этом что-то от посещений в больницах, когда он, а теперь и я, уже был болен и лечился в военно-морских госпиталях, то у Калинкина моста, то в больнице Ленина. Мы даже подумывали о том, что ему следует уйти в отставку, а нам всем уехать жить куда-нибудь в область, в колхоз. Но эти планы никогда так и не осуществились, и, может быть, они были несерьезными. Может быть, он дольше бы прожил, если бы мы поступили таким образом, все может быть, поздно говорить об этом, теперь, когда он уже двадцать лет как умер.

В сельской местности я бывал летом во время каникул и позже приезжал летом к нам в Лихославль и там ходил по окрестностям. Мне очень нравилось на Украине в глухой провинции, особенно когда я уже начал рисовать и познакомился с начатками мифологии. До тех пор мои впечатления были исключительно городского свойства и всякие полуоформившиеся легенды приурочивались к городским условиям. Так что вначале я писал исключительно городские виды, а позже уже стал много работать над деревенскими пейзажами, а еще позже над видами залива.

И вот когда я стал раз за разом передавать в своих работах равнину моря, да пустыри и заборы на берегу, моими работами все и перестали интересоваться, и из-за этого я начал много фантазировать, долго совсем не работал, по временам рисовал псковские храмы, используя фотографии, возвращался к пейзажу, когда выезжал из города, писал и с натуры, но работ было мало, разрозненные и случайные. Теперь я с натуры не пишу, новый городской район очень беден впечатлениями, но я по-прежнему люблю железные дороги и окраины, всякую неповторимость пустынных мест и вид на город как бы со стороны. Эти впечатления копятся внутри и, когда я пытаюсь что-то выразить на бумаге, выливаются и они, наряду с попытками поднять те или иные идентификации.

«Дао Дэ Цзин» § 45: «Великое совершенство похоже на несовершенное, но его действие [не может быть] нарушено; великая полнота похожа на пустоту, но ее действие неисчерпаемо. Великая прямота похожа на кривизну; великое остроумие похоже на глупость; великий оратор похож на заику.

Ходьба побеждает холод, покой побеждает жару. Спокойствие создает порядок в мире».

«Дао Дэ Цзин» можно бы переписать весь, не будь он под рукой хорошо напечатанный. Можно переписывать, как «Дхаммападу», начинать с одного места, сопоставлять с другим, выбранным из контекста, и ничуть не нарушится собственный порядок произведения.

Нельзя пренебрегать действием чая на том основании, что к нему привыкли и оно слабо. Ничто так, как чай, не дает понять внутренность помещения, где его пьют, силу освещенности и т. п. По-русски я не помню, чтобы кто-то описывал непосредственно действие чая. Приходят на память слова: «Многие корейцы