Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сестру…
Мне сразу вспомнилась Эммелина.
Невероятно худая, костлявая, неподконтрольно дергавшаяся под водой. Длинные каштановые пряди, подобно извивавшимся угрям, окружали ее лицо. Несколько трубок уходили в шею и торс. Эммелина так долго жила под водой, что, когда я впервые ее увидел, она уже мало походила на человека: кожа бледная, сморщенная, выпяченные губы округлены в гротескное «О», потому что в рот был вставлен регулятор, нагнетающий в легкие воздух. Эммелина всего на год старше Джульетты, и таким образом ее держат двенадцать лет.
Еще жива, но еле-еле.
Я и подумать не мог, что она сестра Джульетты, – я сомневался, что она вообще человек. Когда я впервые увидел мое «поручение», у нее не было имени. Мне дали инструкции и приказали им следовать. Я не знал, за кем или чем я приставлен следить. Я понимал только, что это заключенная (и что ее мучают), но мне и в голову не пришло, что она обладает сверхъестественными способностями. Я был дураком. Ребенком.
Крепко зажмурившись, я с силой, не жалея себя, ударяюсь затылком о стену.
Джульетта не подозревает, что у нее когда-то была настоящая семья – странная, ненормальная, но все же… Если верить Каслу, Оздоровление намерено забрать Джульетту, чтобы убить или использовать в своих целях. Поэтому мы обязаны действовать. Я должен ее предупредить, и как можно скорее.
Но как? Как мне это сделать? Как объяснить мою причастность?
Я давно знаю, что Джульетта жила в приемной семье, но никогда не говорил ей этого, опасаясь разбередить рану. Я не сомневался, что ее биологических родителей давно нет в живых, и искренне не понимал, каким образом улучшу ситуацию, сообщив Джульетте, что ее настоящие родители умерли.
Однако это не меняет того факта, что я все знал.
Мне предстоит признаться не только в этом, но и в том, что Эммелина до сих пор жива и ее мучают в одном из спеццентров Оздоровления. И я участвовал в издевательствах над ней.
Может, мне сразу сказать Джульетте, что я настоящее чудовище, недостойное ее любви?
Я закрываю глаза, зажимаю рот тыльной стороной ладони и чувствую, что рассыпаюсь, разрушаюсь изнутри. Я не знаю, как выпутаться из силков, сплетенных моим отцом. Силков, в которые я по глупости попал. Силков, которые, пока их распутаешь, уничтожат те крохи счастья, которые мне удалось собрать в своей жизни.
Джульетта меня никогда не простит.
Я ее потеряю.
И это меня убьет.
Я гадаю, о чем теперь думают мои родители. Где-то они теперь? Все ли у них в порядке? Счастливы ли они, получив наконец то, чего хотели? Я гадаю, будут ли у моей мамы еще дети. И сжалится ли кто надо мной и убьет меня наконец, и будет ли в аду лучше, чем здесь. И какое теперь у меня лицо. И вдохну ли я еще когда-нибудь свежий воздух.
Я много о чем гадаю.
Иногда я не сплю по несколько дней, пересчитывая все, что могу найти. Я считаю стены, трещины на стенах, пальцы на руках и ногах. Считаю пружины на кровати, нитки на одеяле, шаги, которые нужно сделать, чтобы пройти по комнате туда и обратно. Я считаю свои зубы, волосы на голове и на сколько секунд я могу задержать дыхание.
Иногда я так устаю, что забываю – мне уже нельзя чего-то желать, и ловлю себя на давнем-предавнем желании. Единственном, о чем я всегда мечтала.
Я всегда хотела, чтобы у меня был друг.
Я стремлюсь к этому всей душой. Воображаю, как это – улыбаться и встречать улыбку. Когда есть человек, которому можно довериться, который не станет швырять в меня чем попало, совать мои руки в огонь или избивать меня за то, что я появилась на свет. Тот, кто, услышав, что меня бросили, попытается меня отыскать. Тот, кто не будет меня бояться.
Тот, кто будет знать – я никогда не хотела никому навредить.
Я сжимаюсь в комок, обхватывая себя руками, в углу палаты, утыкаюсь лицом в колени и раскачиваюсь взад-вперед, и желаю, желаю, желаю, и мечтаю о невозможном, пока не засыпаю в слезах.
Гадаю, каково это было бы – иметь друга.
Потом я начинаю думать, а кто еще заперт в этой лечебнице. Гадаю, откуда доносятся вопли.
Неужели это все мои крики?
Сегодня утром я странно себя чувствую.
Я какая-то медлительная, будто бреду сквозь густую грязь. Кости точно налиты свинцом, а голова – о-о-о…
Вздрагиваю от боли.
Голова как чугунная.
Может, это остатки яда курсируют в моих венах, но сегодня я какая-то не такая. Ожили воспоминания о лечебнице, обосновавшись на первом плане. Я надеялась, что навсегда забыла о ней, но нет, память вернулась, будто из черной пропасти. 264 дня в полной изоляции. Почти год без внешнего мира, без отдушины. Без общества людей.
Так долго, так мучительно долго без тепла человеческого общения…
Я невольно содрогнулась.
Что со мной?
Соня и Сара, должно быть, заметили, что я шевельнулась, потому что оказались надо мной. Голоса чистые, но отчего-то с вибрацией, будто от стен отдается эхо. В ушах звенит. Щурюсь, чтобы разглядеть их лица, но голова кружится, я перестаю понимать, где я, будто меня повело в сторону или я распростерлась на полу, или это мне нужно лечь на пол, или – ой…
Кажется, меня сейчас вырвет…
– Спасибо за ведро, – говорю я, борясь с остаточными позывами. Мне хочется сесть, но я не помню, как это делается. Кожа липкая от холодного пота. – Что со мной? – спрашиваю я. – Мне казалось, вы меня выле… чили…
Я снова теряю сознание.
Глаза закрыты – слишком яркий свет. Окна от пола до потолка, которые мы установили, не мешают солнцу проникать в палату, и я невольно думаю, видела ли я когда-нибудь такое яркое солнце. За последние десять лет мир буквально рушится: атмосфера ведет себя непредсказуемо, резко и радикально меняется погода – в неурочное время идет снег или начинаются дожди. Постоянно висят серые облака, птицы с неба исчезли. Яркая прежде листва деревьев и зелень травы потускнела и пожухла. Сейчас март, но, несмотря на весну, небо не меняется, и промерзшая земля остается темной, без зеленых ростков.
По крайней мере, так было вчера. Кто-то кладет холодный компресс мне на лоб, и холод приятен: я горю, хотя меня и трясет. Постепенно напряжение уходит, но нужно что-то придумать с сегодняшним беспощадным солнцем: я щурюсь даже с закрытыми глазами, отчего головная боль еще усиливается.
– Рана затянулась, – говорит кто-то, – но похоже, яд еще не полностью выведен из организма…
– Не понимаю, – раздается другой голос, – почему вы не можете ее вылечить?
