Я побывал во многих местах подземного мира Нью-Йорка — втуннелях подземки, канализационных трубах, туннелях парового отопления, —но здесь все было другим. Ни клочка бумаги, никакого мусора, никакого запахамочи. Может, со времени постройки столетие назад в него ни разу не проникалилюди — только воздух, крысы и этот необычный кот-инферн. Туннель имел небольшойуклон, извивающаяся полоска по центру пола показывала, где на протяжениипоследних ста лет стекал дождь.

Потом я почувствовал в ветре человеческий запах… ну, получеловеческий.Инферны испускают слабый запах. Их лихорадящие тела перерабатывают почти все,что они едят. Мало отходов — и, соответственно, мало запахов. Сухая кожа невыделяет соленый пот, как у обычных людей. Однако даже их метаболизмнесовершенен — мой нос хищника уловил душок гниющего мяса и мертвой кожи.

Ветер прекратился, и я замер, дожидаясь, чтобы он подулснова. Ни к чему, чтобы мой запах поплыл вперед. Спустя мгновение воздух пришелв движение, и меня омыл знакомый душок «семьи». Этот инферн был моим«родственником». Стараясь действовать беззвучно, я положил вещмешок на землю ивытащил из кармана костюма инжектор с мощным снотворным.

Дальше я крался, охваченный нервной дрожью и выключивфонарик. Это был первый совершенно незнакомый мне инферн, на которого яохотился. У меня имелось единственное проклятие — футболка с Гартом Бруксом;маловато для стоящей передо мной задачи. Казалось, тьма впереди никогда некончится, но потом вдруг возник проблеск света. Постепенно я смог сноваразличать камни в стенах туннеля, и собственные руки перед лицом, и… что-тоеще, похожее на крошечные облака, летящие в мою сторону по полу под напоромветра. Они скользили ко мне, молчаливые и бестелесные, и, если я взмахивалрукой рядом с ними, шевелились в вызванном этим движением потоке воздуха.

Перья. Я подобрал горстку их и поднес к глазам. Мягкие,белые, явно с голубиной грудки. По мере того как становилось светлее, я началразличать, что весь туннель покрыт ковром этих похожих на пух перьев. Они липлик камням на потолке, к моему костюму и катились по полу, словно медленныйпризрачный поток. Где-то впереди было много мертвых птиц.

Начали появляться более крупные перья, трепещущие на ветру,грязно-серые и голубые, с крыльев голубей и чаек. Я бесшумно крался по туннелю,опираясь руками о грязный пол, чувствуя мягкость под ладонями и стараясь недумать о голубиных клещах. Впереди послышалось чье-то дыхание, медленное ирасслабленное для инферна.

Туннель заканчивался уходящей вертикально вверх шахтой,откуда и лился свет; к ее каменной стене крепилась ржавая железная лестница. Надне, на груде перьев, лежали несколько целых птиц со свернутыми шеями. Я замер,глядя, как ветер шевелит перья и по ним скользит тень: инферн стоял на верхулестницы.

Оттуда в шахту проникал поток прохладного осеннего воздуха,и инферн все еще не мог почувствовать мой запах. Удивительно, с какой стати онторчит там, вместо того чтобы прятаться внизу? Я положил фонарик на пол,подполз к краю туннеля и взглянул вверх, прищурившись, защищая глаза от солнечногосвета.

Вцепившись в лестницу в двенадцати футах надо мной, онглядел на мир, словно заключенный — в окно тюремной камеры; красноватый светвторой половины дня смягчал резкие черты истощенного лица. Я присел накорточки, сжал в руке инжектор и подпрыгнул вверх до той высоты, до которойсмог.

В последнее мгновение он услышал меня и посмотрел вниз, какраз в тот момент, когда я выбросил вверх руку, чтобы всадить иглу ему в ногу.Он изогнулся, и инжектор прошел мимо. Я схватился за лестницу, но инферн закричал,задрыгал ногой и заехал мне в зубы. Рука разжалась, и… я полетел вниз.

По дороге уцепился за ступеньку, меня развернуло, и я стакой силой ударился о каменную стену, что перехватило дыхание. Тут инферн упалследом, шипя и скаля зубы. Его тело врезалось в меня, мои пальцы сорвались соступеньки, мы вместе рухнули вниз и приземлились на груду голубиных перьев,переплетясь телами.

Черные когти царапнули меня по лицу, я вырвался и отпрыгнулв туннель, треснувшись головой о низкий каменный потолок. Чувствуяголовокружение от удара, повернулся к инферну и вскинул руки,

Он подскочил в облаке перьев, царапая черными когтямивоздух. Чтобы защитить инжектор, я поднял его повыше и почувствовал, каксудорожно молотящая рука коснулась его. Послышалось короткое шипение, иинжектор отлетел во тьму. Следующий удар инферна угодил мне в голову и свалилна землю.

Он стоял надо мной, темный силуэт на фоне солнечного света,немного покачиваясь, словно пьяный. Я начал отползать назад, точно краб. Инфернснова испустил вопль…

…и тяжело рухнул на землю. Подействовала инъекция.

Добрый старый метаболизм инфернов, быстрый как молния.

Я несколько раз моргнул и потряс головой, стремясь унятьболь.

— Ой-е-ей! — Я потер шишку, уже вспухающую наголове. — Чертов туннель!

Когда боль немного утихла, я проверил пульс инферна.Медленный и нитевидный, но инферн был жив — что бы это ни означалоприменительно к нему. Благодаря инъекции он будет без сознания на протяжениинескольких часов, но на всякий случай я подтащил его к лестнице, приковалнаручниками к нижней ступеньке и нацепил на щиколотку электронный браслет.Транспортировочная бригада найдет инферна по его сигналу.

В конце концов я уселся, счастливо улыбаясь, и позволилчувству гордости растворить боль. Пусть и из моей «семьи», это был первыйпойманный мной инферн помимо бывших подружек. Я перевернул его, чтобы взглянутьна лицо. Худее, чем на фотографии, с туго обтянутыми кожей скулами ивсклокоченными волосами, Джозеф Мур был едва узнаваем. Он выглядел слишкомтощим для семимесячного инферна — учитывая, сколько перьев успел накопить.

Что он делал наверху, в лучах солнца? Я поднялся полестнице, отметив про себя, какие гладкие стены шахты. Слишком скользкие, чтобыпо ним мог вскарабкаться кот или даже крыса. Наверху сквозь зарешеченное окнолился дневной свет. Отсюда открывался вид на реку Гудзон; вода плескалась всегов нескольких футах внизу. Прямо у меня над головой послышались смех и звукскольжения роликов.

Я находился внутри каменного мола на краю острова, чуть нижедощатой эстакады, где постоянно прогуливались и бегали на роликах люди, всего внескольких футах от нормального мира дневного света. Потом я увидел перед собойрухнувший пилон старого мола, гниющий, черный брусок дерева, достаточнобольшой, чтобы на него могли садиться голуби и чайки. Сплошь покрытый птичьимдерьмом, он находился в пределах досягаемости.

Вот как Джозеф Мур охотился. И тут до меня дошло. Вцепившисьв лестницу так, что побелели костяшки пальцев, я вспомнил обглоданные голубиныескелеты и перья в бассейне. Если бы Джозеф Мур сам ел всех этих птиц на днешахты, он не был бы таким худющим; большую их часть оттуда уносили. Он охотилсяради «семьи». Используя свои длинные руки, он добывал для крыс еду, до которойсами они не могли добраться.